При дворе Тишайшего

 — Будь ты проклят, ненасытный волк! — шептали его бледные губы, и его глаза с ненавистью были устремлены на двери; потом он поплелся в свою каморку и тут, упав на колени пред образом Спасителя, начал горячо молиться.

 А в столовой в это время шел пир горой. Князь завел беседу со всеми своими родственниками и домочадцами, которых у него было немало в дому; обыкновенно он не говорил с ними и относился к ним надменно и свысока, но теперь удивил всех, спрашивая каждого о его житье–бытье, смеясь и выпивая одну за другою чарки с вином.

 Маленький, юркий человечек, с плешивой головой и кривым глазом, с рыжеватой всклоченной бороденкой и красным толстым носом, все вертелся возле князя, стараясь смешить его и подливая ему вина. Это был домашний шут князя, Васька Кривой, не то беглый из Сибири, не то битый кнутами приказный, которого приютил Пронский. Плут, мошенник и пьяница, Васька всеми в доме князя был ненавидим, и все боялись его, потому что покровительство князя он снискивал темными путями, наушничая, сплетничая и выдавая своих товарищей.

 Он умел смешить князя, а также и спаивать его. Заметив, что князь вошел в столовую мрачнее тучи, подбоченившись и скорчив рожу, с лихой песней пошел ему навстречу, держа в руке чарку с пенистой брагой.

 — Выпей, стерва, свет увидишь! — разухабисто кричал он и зорко смотрел князю в лицо своим кривым глазом.

 Князь взял чарку и залпом осушил ее, потом сел во главе стола и потребовал обедать.

 Все принялись молча хлебать из чашек рассольник; князь ел мало, но пил много, и скоро его серые холодные глаза вспыхнули удалью и весельем, и он обратился к Ваське:

 — Васька Кривой! Расскажи, как тебя в Неметчине били за то, что девицы любили.

 — А и что ж, князинька! — завертелся Васька подле князя. — И любили, крепко любили.

 — С кривым–то глазом? — спросил кто–то.

 — Я в те поры при всех глазах был, — хорохорился Васька.

 — А окривел–то с чего?

 — Глаза–то, поди, на девок проглядел?

 — А волосы где потерял?

 Васька злобно посматривал на говоривших и запоминал их лица, чтобы при случае отомстить им.

 — Васька, говори, как тебя били! — приказал Пронский.

 — А очень просто! Растянули на лавке да и всыпали сотни три, а то и больше, палок… Теперь не упомню. Не то триста, не то четыреста.

 — И жив остался? — рассеянно спросил князь.

 — Не! — помотал головой Васька. — Тело мое бренное живо осталось, а душу мою…

 — Черт в ад сволок? — рассмеялся боярин. — Ты правду это, Васька, сказал: нет в тебе души, только богомерзкое тело и осталось… А вместо души — винный угар.

 Князь смеялся, глядя на Ваську, одетого в странную кацавейку–безрукавку, широкие красные шаровары и в кунью шапку, а Васька вертелся, кувыркался, подливал князю брагу и вино и метал злобные, сверкающие взоры на всю княжескую семью и на самого князя.

 — Князинька! — шепнул он незаметно на ухо Пронскому. — В корчме, у Севастьяна, для тебя припасена татарка… Хорошенькая! Как бес, вьется!

 — Приведи! Два червонца получишь.

 — Маловато! Севастьяну надо, почитай, вдвое дать.

 — Ну, ладно, получишь десять, ежели хороша.

 — А Марья глазастая удавилась! — вдруг громко выпалил шут и отскочил от князя на одной ноге, обутой в женский сапожок.

 — Какая Марья? — сквозь хмель спросил, вздрогнув от неожиданности, князь.

 — Та, что ты намеднись у князя Черкасского купил, та, что ты для девичьей взял… с черной косой!

 — А! — произнес князь и отвернулся к окну.

 И сквозь одолевавший его сон ему мелькнули бледное лицо с большими серыми глазами, черная, развившаяся коса, разметанная по белым плечам, и послышался низкий грудной голос, шепчущий ему: «Князь, не замай! Невеста я Прохора! Руки на себя наложу! Ей–ей, руки наложу!» Но не послушался князь, зверь в нем говорил, и, не любя, погубил он человеческую душу. И теперь он отвернулся от окна, где сквозь кисейные занавески на него глянуло заходящее зимнее солнышко, глянуло и, точно застыдившись такого злодея, сейчас же спряталось за тучку.

 — Дьявол! — крикнул он, стукнув чаркой по столу. — Ты что, вздумал шутки шутить со мной? Или жизнь не дорога стала? Давай вина!

 Васька подскочил и долил чарку доверху.

 Вдруг пришел холоп с докладом, что князя зовут к боярину Черкасскому, которого ранили утром на улице; думали было, что он кончается, но боярин пришел к вечеру в себя и послал за князем Борисом Алексеевичем.

 — Есть лекарь у него? — спросил князь Пронский посланного. — Кто?

 — Царский лекарь Стефан Симон! — ответил посланный. — Боярин дюже мучился… теперь полегчало.

 — Кто же это его саданул?

 — Неведомо. Андрюшка–кучер сказывал, чужеземец какой–то: боярин–де в кулачный бой хотел вступить…

 — Чужеземец ранил? — спросил князь. — А ведомо кто?

 Холоп отрицательно покачал головой.

 — Хорошо, ступай, скажи боярину, скоро буду! — и, не поклонившись домочадцам, князь вышел в свои покои.

XII ЗАГОВОР

 В маленькой каморочке Ефрема было тихо, наступавшие сумерки чуть пробивались сквозь крошечное оконце и едва освещали сгорбленную фигуру старика над столом.

 — Ефрем! Ефрем! — окликнул его кто–то шепотом в щелку двери. — Ты здесь?

 — Здесь, что надоть? — слабым голосом ответил старик.