При чем тут руны?

И он иногда обращался ко мне со своими странными вопросами. Вот исполнился мне двадцать один год, пацаны меня скупо поздравили и сразу забыли. Так Дитриху загорелось узнать, когда я залез в танк, и не верил, что я фактически с шестнадцати лет танкист.

Бедняга сам поразился, что даже он не понимал, что Европа, оказывается, воевала с русскими мальчишками. Для него стали открытием обыденные мне вещи — самые эффективные, боярские части самые молодые. Этим пацанам преподавали военную науку с шестнадцати лет.

— И вот чего я ещё не могу понять, — пристыжено проговорил Дитрих. — Это хорошего отношения к нам, немцам, русских людей. Русские рабочие трудились с пленными, как со своими соплеменниками. Конвой просто за нами следил, никого не стремился подвести под расстрел. Европа же реально хотела всех их убить!

Он помотал уродливой головой и продолжил:

— В плену ладно, рабочие мирные мужики, в конвое парни тоже все под тридцать, на фронте ни бывали. Но здесь! Твои бойцы люто воевали с европейцами, они ещё молоды и эмоциональны. И они делятся боевым опытом с немцами, не чувствуется никакой ненависти!

Дитрих смущённо улыбнулся и проговорил:

— Сам я перестал ненавидеть русских и Гардарику, но за всех немцев не могу этого сказать. Немцы же по инерции продолжают вас ненавидеть, плюс к тому добавим страшный разгром! Неужто вы этого не замечаете?

— Замечаем, — мягко проговорил я. — Злоба врага, когда твой сапог у него на горле — что может быть прекрасней? Всё будет по-нашему, а немцы могут только злобно хрипеть! Чтобы топтать врага, совсем не нужно его ненавидеть, это же забавно.

— Но это же немыслимо! — воскликнул Дитрих. — Европейцы объявили вас животными, многие продолжают так и считать!

— Да считайте себе, чего хотите! — махнул я рукой. — Заметь, нам всегда было наплевать на европейцев. Вот вы вопите о западной цивилизации? Так?

— Угу, — кивнул Дитрих.

— Вы можете этого не знать, но Гардарика тоже цивилизация, — сказал я. — Она сильно отлична от вашей, и противостояние между ними просто гарантировано. Русским плевать на отдельных людей Европы, мы ненавидим всю западную цивилизацию и воюем с ней. Мы всегда ей противостояли. Для нас запад — это смерть, понимаешь?

Дитрих задумчиво кивнул, и я сказал:

— Мы просто продолжаем вечную войну с западом другими способами. А что мои парни с полной серьёзностью делятся с немцами военным опытом — русские всё и всегда должны делать от души, максимально. Мы всё делаем максимально, иначе не выжить в нашей суровой стране.

Гауптман Шепард переваривал мои слова пару дней и вдруг мне сказал:

— Ладно, допустим, тут оно всё так. Но ты! Ведь ты объявил Европе войну задолго до начала боевых действий! Там, откуда ты родом, ведь всё иначе? Там Европа победила⁈

Бедняга Дитрих, исследовательская его душа. Этот парень ведь меня изучает! Я грустно на него посмотрел и проговорил:

— Говорю один раз только тебе. Ещё один вопрос на эту тему, и я тебя убью. Уяснил?

Он важно кивнул и устремил на меня горящие глаза. Я нехотя сказал:

— В моём мире Гардарика зовётся Россия. Она влезла в Первую Мировую, потом революции, Гражданская война. Власть в России захватили коммунисты. Только отдышались после Гражданской войны, напала твоя Германия. Немцы захватили много территории, дошли до Москвы и Сталинграда, коммунисты умудрились потерять двадцать семь миллионов человек…

Он жадно на меня смотрел, я печально взглянул на Дитриха и договорил:

— Война закончилась штурмом Берлина, Германия капитулировала.

Дитрих сдулся на глазах. Он проворчал:

— Вы и там победили? Тогда к чему ты всё это делал?

— Двадцать семь миллионов тогда и два с половиной сейчас, — пояснил я. — Чувствуешь разницу?

Он хлопал ресницами, явно не понимая, что для кого-то это важно. И я добавил:

— К тому же в 1939-м году я не мог быть уверен в победе.

Дитрих задумчиво кивнул, и я холодно проговорил:

— Повторяю, ещё раз спросишь меня о том мире, сразу умрёшь.

— Понял, — сказал Дитрих.

* * *

Понятливый Дитрих больше странных вопросов мне не задавал, но я о нём не забыл. Ему же не просто за тренировки платят жалование, должна быть польза отряду.

Инструктора по политинформации в практически русскую часть немцы назначать стеснялись, у нас же только Артур фон Хофен и Фриц Клюге. Нам приходилось ходить слушать политику в ротах дивизии Бирюкова или отдельного батальона Вани Котова.

Я отправлял бойцов на политинформацию, кому, где нравится, но это неправильно, ведь проводить занятия по политике должен я сам. А мне давно ничего путного в голову не приходит, газет я не читаю, и вообще влом.

И тут такой Дитрих! Я этого научного сотрудника и полиглота назначил отрядным политинформатором, тому оставалось только чётко ответить:

— Есть! — и приступать с немецким усердием.

Про любовь к Германии он говорить постеснялся, любовь к Гардарике даже не пытался изображать, потому занятия его стали сухо-информативными. У меня даже сложилось впечатление, что он этим долго занимался раньше.