Превратности любви

— Так, может, мне сбегать за каким-нибудь дорогим подарком? Боюсь только, что ночевать в подъезде я не буду. Это ты учти.

— Там видно будет, — мило улыбнулась Ида.

Егор этот рассказ запомнил — в основном, из-за его чудовищной нелепости. Как можно обращаться с человеком, точно с… и слова-то подходящего не подберешь. И как отец Иды все это терпит? Впрочем, Ида как-то обронила, что у них, на Урале, это в порядке вещей — не пускать проштрафившихся мужей домой. И те, бедолаги, ночуют в подъездах или на вокзале.

Пора было звонить Иде и ехать в ненавистное Южное Бутово, но он все тянул время. Почему-то именно сегодня ему было особенно неприятно проделывать всю эту долгую, с пересадками, дорогу. И еще было предчувствие, что вечер ему предстоит не самый приятный.

Все-таки он набрал уже слишком хорошо знакомый номер. Но вместо гудков услышал равнодушный голос автомата:

— …выключен или временно недоступен. Пожалуйста, перезвоните позднее.

Очень хорошо. Он перезвонит позднее… когда уже будет около дома. Или сама Ида не вытерпит — перезвонит, что-то она сегодня выдала только один звонок, обычно бывает раза четыре-пять. Заработалась? Или с кем-нибудь заболталась? Оба варианта были одинаково возможны.

Телефон Иды не откликнулся ни тогда, когда Егор добрался до конечной станции метро, ни тогда, когда он пришел домой. То есть в квартиру, куда перебрался пару месяцев назад, уступив, наконец, отчаянному давлению. Ида звонила ему днем и ночью, клялась в любви, рыдала, что не может без него жить, сообщала, что, кажется, ждет ребенка, угрожала отравиться или вскрыть себе вены.

Один раз действительно наглоталась каких-то таблеток и двое суток провела в больнице. Хорошо, что вмешался ее официальный муж, нажал на какие-то рычаги и добился, чтобы незадачливую самоубийцу не задержали под надзором психиатров. Сам по профессии врач, он обладал обширными связями и, судя по всему, до сих пор любил все еще законную супругу.

Тогда Егор решил, что играть чувствами женщины — непорядочно. Если она хочет, чтобы они жили вместе, что ж, придется. Да он и сам тогда жизни не мыслил без Иды, сам звонил ей по нескольку раз на день, постоянно думал о ней, вспоминал их встречи. Значит, это судьба. А Маша…

Маша все поймет, с детьми видеться она ему, конечно же, не станет мешать, и вообще все со временем наладится. Не он первый уходит из семьи, не он — последний…

Он и вообразить себе не мог, что не сможет видеться с детьми из-за Иды. Что через считанные дни совместной жизни обнаружит под оболочкой ангела во плоти вполне земную, трезвую и чрезвычайно расчетливую женщину, занятую только собой, своими прихотями и тем, что она называла «моим творчеством». Женщину, глубоко равнодушную к интимной стороне любви.

Родители наотрез отказались с ним разговаривать, мать даже слегла с сердечным приступом. На работе, кроме Григория, никто ничего не знал, а тот, выслушав как-то сбивчивый и не слишком внятный рассказ Егор о странных поступках и разговорах Иды, только вздохнул:

— Старик, по-моему, ты делаешь огромную глупость. Променять Машу на эту… стерву…

Слово «стерва» почему-то очень больно задело Егора.

— Она не стерва! Просто у нее своеобразный характер. Она — творческая личность, тонкая, ранимая…

— Очень ранимая! Да у нее шкура — как у носорога! Все эгоисты такие. «Я», «мне», «у меня»… А ты у нее на каком месте?

— Понимаешь, — с каким-то отчаянием сказал Егор, — я без нее дышать не могу.

— Крепко она тебя охомутала, — пожалел его Григорий. — Хорошо хоть квартира у нее собственная имеется. Кстати — откуда? От все еще ее мужа?

— Нуда…

Григорий присвистнул:

— Ловка, ничего не скажешь! Выскочила за москвича, отобрала квартирку, ребенка сплавила родителям, теперь ищет богатого спонсора… без развода с мужем. Круто!

— Это не так!

— А как? Ладно, с тобой сейчас разговаривать бесполезно. Потом спохватишься, да поздно будет. Мой тебе совет: возвращайся в семью.

— Ида покончит с собой, — глухо сказал Егор. — Она уже пыталась.

Григорий только пожал плечами и закатил глаза к потолку.

Больше они на эту тему не говорили, Егор и так раскаивался в своей минутной слабости и излишней откровенности. В конце концов, они с Идой — взрослые люди, сами разберутся, как им жить дальше. Конечно, она немного неуравновешенна, но ведь — поэтесса! Известно, что все творческие люди — со странностями.

В квартире было пусто, темно и, как всегда, холодно. То ли батареи плохо грели, то ли оконные рамы пропускали малейший ветерок. Егор снял плащ и ботинки, прошел на кухню, открыл холодильник. Так и есть: ничего. Придется опять выходить в ближайший магазин. Заодно и деньги с карточки снимет… те, что остались после перевода Маше.

Ида не появлялась и не звонила. Егор успел сходить за продуктами, нажарить картошки с готовыми котлетами, заварить чай. Успел поесть, потому что чувство голода становилось уже нестерпимым. Часы показывали почти одиннадцать, когда в замке, наконец, повернулся ключ.