Превращение Розы

— Поскольку я подписывал чек на твой авиабилет и твое обучение у Финделстайна. И я заплатил также за некую Вирджил М. Спиретти III, либо что-то в этом роде, чтобы заполнить место, оставшееся у Гоуэра после твоего отъезда.

— Ты?

— Деньги за обучение не растут на деревьях, моя сладкая. Поллок вытягивает финансы со страстью торговца подержанными автомобилями. Он всегда клянчит у меня деньги для финансирования своих очередных любимцев среди начинающих художников. Неудивительно, что он такой мой преданный поклонник. А я, разумеется, имею право знать имена осчастливленных мною талантов. Вот почему ему пришлось нарушить данную тебе страшную клятву.

— Да, но…

— Время, — перебил ее Алек. — Сейчас моя очередь. Итак, почему ты солгала мне о своей беременности?

— Я не знаю, — еле слышно промямлила Роза.

— Не увиливать! — рявкнул Алек.

— Потому что… потому что… я боялась, наверное. Боялась, что поддамся тебе. Что ты сделаешь мне больно. Что станешь презирать меня еще больше, если я не найду ответа на все те ужасные вещи, которые ты сказал. Я не собиралась лгать. Сработал инстинкт самосохранения. Это было единственным оружием, которое пришло мне тогда в голову. — Ее голос перешел в шепот. Осознав, что Алек внимательно смотрит на нее, она поняла что он не собирается как-то отвечать на ее слова. Он ждал следующего вопроса.

— Почему ты не увиделся со мной, когда узнал про Найджела и Аймоджин?

— Мне хотелось, — хладнокровно ответил Алек, — дать тебе дозреть. Я знал, что тебе не понадобится много времени, чтобы все понять. Я навел несколько конфиденциальных справок, поэтому кое-что знал. Старый добрый Чарлз всегда был моим любимым дядюшкой. Ну как, провела несколько бессонных ночей, Роза? Надеюсь, что да. Боялась, что я появлюсь на свадьбе, посылая проклятья, словно злая фея? Нет, все это были не самые важные вопросы. Соскреби их с холста. Что мне действительно хочется знать, так это то, почему ты сама не вышла за Найджела замуж?

— Потому что ты пристыдил меня. — Игра становилась проще, как с изумлением обнаружила Роза. Она почувствовала странное, извращенное облегчение от разговора. — Я в самом деле невероятно люблю Найджела, всегда любила, но тут поняла, что злоупотребляю им, что с моей стороны нет искренности. Это была его идея насчет женитьбы. Так или иначе, но в то время я не отвечала целиком за свои поступки. Верь или не верь, но я не такая сука, за какую ты меня принимаешь.

Алек не счел нужным разуверять ее. Лицо его казалось непроницаемым. Роза нарушила молчание, задав очередной вопрос.

— А почему ты приехал в Нью-Йорк?

— Чтобы вернуть тебя назад.

Его слова прозвучали со зловещим спокойствием, после них последовала долгая пауза. Тишина дрожала от ожидания.

— Если бы я сказал, «Можешь идти, Роза», ты бы ушла?

Мелкая дрожь перешла в приступ крупной дрожи. Что же с ней произошло? Почему она не надела плащ и не ушла подобру-поздорову? Что это было — инерция, глупость, мазохизм? С трудом она обрела дар речи.

— Нет. А ты хотел бы, чтобы ушла?

— Нет, не хотел бы. Ты веришь мне, Роза? — Его голос стал близким, ласкающим, полным соблазна, осязаемым, словно прикосновение; глаза засверкали, ослепляя ее: лазурные океаны, полные понятного ей смысла, они подбрасывали ее, беспомощную, на бурных волнах намеков, накрывали ее с головой, не давали дышать, топили.

— Да. — Слово прозвучало чуть слышно. — Игра еще продолжается? — осведомилась она слабым голосом. Ее силы были на исходе.

— Да. Финальный круг.

И, наклонившись вперед, он вытащил ее из кресла и поставил на ноги.

— Последний вопрос, — говорил он, расстегивая пуговицы на ее платье, — таков. И если в ответ я услышу нет, то больше никогда не стану просить играть со мной снова. — Роза почувствовала, как ее креп-джерси скользнуло на пол. — Будет проще, — шепнул Алек, — если ты мне поможешь.

Она стала возиться с пуговицами на его рубашке. Его грудь пылала под ее руками, курчавые, золотистые волосы щекотали кончики ее пальцев.

— О, Роза, — внезапно простонал он, и его голос дрожал. — Боюсь, что забуду про все свои принципы.

Они стояли в нескольких дюймах от кровати. Рола отбросила логику, осторожность и страх перед будущим. Никакая боль, которую он мог ей сейчас причинить, не могла быть хуже того вакуума, что жил в ней столько месяцев. Подобно обреченному на казнь человеку, она решила наслаждаться своим последним пиром. Ее рассудок расщепился между настойчиво нарастающим в ней желанием, так долго не находившим себе выхода и сейчас грозившим утопить ее, и каким-то отстраненным спокойствием, тихим, ровным голосом, который говорил: «У меня нет выбора. Я делаю так, потому что в этом мое единственное спасение».