Превращение Розы

— Я думаю, он беспокоился, что я выйду слишком скоро, — объяснила она, — и поэтому, боюсь, преувеличивал тяжесть моего состояния. И в самом деле, я была поражена, когда оказалось, что Алек ожидал увидеть чуть ли не похороны.

Билл Поллок слегка приподнялся в своем вращающемся кресле. Болезнь Розы, казалось, наделила ее странным, неземным покоем. Ее большие глаза заставили его почувствовать себя прозрачным.

— О, — начал он слегка бурно, — ну, Роза, я уверен, что мне нет нужды объяснять, что из-за интереса Алека к тебе я не мог не держать его au courant[19] о том, что, как оказалось, было серьезной болезнью. Ты должна понять мою позицию.

— Мне бы хотелось, чтобы вы поняли меня, — ровно возразила Роза. — Я не стану говорить о вещах, которые являются нашим с Алеком личным делом. Достаточно сказать, что мы решили больше не встречаться. Однако Алек, как вам, несомненно, известно, в высшей степени непредсказуемый и очень решительный человек. По этой причине, чтобы разрыв был полным, я сообщила ему, что ухожу из Гоуэра и что уже помолвлена, и хочу, чтобы он в это поверил. Иначе мне придется превратить ложь в реальность — по крайней мере, в той ее части, что касается колледжа. Что, естественно, мне очень не хочется делать.

Его ответ прозвучал, словно взмах хирургического ножа.

— Я вполне понимаю. Хорошо, я рад, что ты сказала мне об этом. Это объясняет одну или пару вещей. Понимаешь, Алек позвонил мне в день отлета. Он отменил разные договоренности и встречи, которые назначил до этого, заявив, что скоро уезжает на Дальний Восток и просит не ждать его, по крайней мере, год.

Роза понимала, что без Филиппы и не выжила бы в те месяцы. Бесцеремонное, озорное, легкомысленное отношение Филиппы к жизни не давало Розе долго задумываться о своих печалях. Временный союз стал длительным. Филиппа обрела в лице Розы якорь, резонатор, и ценила ее общество и мнение. Роза, в свою очередь, находила облегчение, будучи вынужденной излагать подробно детали огорчительного дня в колледже, а не зацикливаться на них молча, как это было прежде. И серьезные горести начинали звучать абсурдно, когда она рассказывала о них, и мало-помалу она обретала привычку видеть вещи пропорционально их действительной важности, а не той, что померещилась ей. Филиппа придумала для всех в колледже прозвища, хотя сама никогда не видела никого из них. Колин Мадер всегда именовался у нее Колин-матерь. Роза нашла такой прием невероятно ценным. У Филиппы имелась любимая теория — если кто-то досаждает тебе, вообрази его голым. Она утверждала, что это действует безотказно. Роза сомневалась в этом; ее уважение к человеческому телу носило слишком научный характер, чтобы оно могло вызвать смех, и она предпочитала не размышлять о скрытых деталях угловатого каркаса Мадера. И когда его презрительный взгляд направлялся на нее, она думала о нем, как о Колине-матери. Временами это приводило к подавленному и необъяснимому хихиканью, которое, понятно, раздражало его. Однако главная ценность этого приема крылась в том, что он снимал внутреннее напряжение у Розы, помогал равнодушно переносить неприязнь Мадера и не вступать с ним в открытые конфликты.

Если не считать Мадера, то Роза успешно одолевала почти все трудности, с которыми сталкивалась во время учебы. А поскольку она отрезала себе всякую возможность снова увидеться с Алеком, то после первой, острой боли оказалось проще прогонять все мысли о нем. Призрак ее ужасного обмана делал маловероятными их дальнейшие встречи в будущем, и это приносило ей хоть и горькое, но все-таки облегчение.

Не без помощи Филиппы Роза обнаружила, что вокруг нее непрерывно бурлит светская жизнь. Филиппа всячески старалась устраивать подруге встречи с мужчинами, а затем предоставляла природе брать свое. Роза была приятно удивлена, как часто новые знакомые просили номер ее телефона, а потом звонили и приглашали куда-нибудь, причем, без всяких усилий с ее стороны. Она не сознавала, что причина крылась в абсолютном отсутствии кокетства в сочетании с яркой, драматической внешностью, которая завораживала мужчин и заставляла их стремиться разрушить барьер ее холодной, отстраненной красоты. Роза выработала себе не похожий ни на кого стиль, опять-таки отчасти под влиянием Филиппы. Она стала одеваться в весьма оригинальном, эфемерном стиле, который не имел ничего общего с общепринятыми уличными фасонами, дерзко смешивая цвета и нарушая все правила. На ней роскошно выглядели остатки ткани и разные причудливые безделушки с дешевых распродаж. Отрастив очень длинные волосы, она делала из них самые фантастические прически и украшала их шарфами или застежками в античном духе. Ее лицо, а в особенности, глаза, отражали новую глубину характера. На вечеринках другие женщины казались рядом с Розой тривиальными, вялыми, неживыми. Такая перемена произошла с ней в результате активного самовыражения, развития ее личности, а не благодаря праздному досугу.