Преступник и толпа (сборник)

Разве лишено вероятности предположение, что в то время, когда властвовало это особое криминальное право, находились все-таки умы, довольно выдающиеся, которые, несмотря ни на что, считали единственным автором убийства Петра или Павла, а не всю группу его предков или могущих появиться потомков? Конечно, нет, но тогда прекрасно умели держать этот факт на точке зрения неоспоримости и защищать внутреннюю взаимную ответственность родственников между собой от такого разделения. Точно так же наши алиенисты и эксперты по судебной медицине прекрасно могли бы нам доказать научно, что именно такой-то узелок, лопасть или клетка мозга обвиняемого совершила все зло. Суд вполне основательно откажется входить в эту подробность и сочтет себя вправе отрезать всю голову, содержащую этот узелок, лопасть или клетку. Заметим, что если это обезглавливание правильно наперекор научному анализу, то существуют аналогичные основания оправдывать это очень древнее преследование преступления, распространявшееся целиком на все племя. Некогда разлагать племя – значило бы также входить в запрещенные анатомические подробности окружающего общества, которое слагалось не из индивидуумов, а из племен. И если мы ищем причины этой семейной нерасторжимости, то мы найдем их в том состоянии постоянных войн, которые семейства вели между собой. Еще в наши дни во время войны главная армия является личностью, целиком ответственной в глазах главной армии врага. За жестокий поступок, за выстрел какого-нибудь солдата, нарушающий права людей, все его товарищи подлежат возмездию, которое в этом случае считается законным.

Таким образом, одно является причиной поступка с точки зрения науки, другое – с точки зрения уголовного права. Причина в первом смысле есть одна из сил, дающих основание правосудию, но это только одна из сил. Продолжим предыдущую аналогию. Древняя семья, единая перед лицом врага, имела своих собственных погибших детей, своих преступников, имела чуждые ей элементы. И вот, когда один из них совершал какое-нибудь зло во вред соседнему племени, его старались выдать этому племени со связанными руками и ногами, чтобы предупредить месть всему племени. Этого удовлетворения часто бывало достаточно, так как такой выдачей устанавливалось, что между этой личностью и ее племенем не существовало ничего общего. Но когда алиенист после испытания обвиняемого скажет нам: «Этот человек безумец, и его безумие сидит в такой-то определенной части мозга, откуда я надеюсь его изгнать подходящим приемом», то это значит, что между причиной инкриминируемого поступка и личностью человека нет ничего общего, что одно, правда, заключается в другом, но что одно не владеет другим. В этой гипотезе с точки зрения самого уголовного суда организм индивида является раздвоенным.

Я предполагаю, что безумие неизлечимо и владеет всем мозгом. Как надо понимать социальную ответственность в этой гипотезе? Надо ли говорить, что эти несчастные, очень редко встречаемые на самом деле, мозг которых попеременно находится под влиянием двух, трех, четырех, пяти или шести различных личностей, подобно трону разлагающегося государства, который кратковременно занимают воюющие монархи, являются самым полным опровержением законного вымысла индивидуального единства и показывают нам в этом единстве почти такую же искусственность и произвольность, как некогда в вымысле семейного единства? Это очень важный вопрос, который я не имею намерения разрешать одним словом. Чтобы отделить преступника от безумного или, беря вопрос шире, социально-предосудительные, заслуживающие наказания акты от не заслуживающих, нужен пробный камень. Все чувствуют, что он один, но что его трудно указать. Попробуем.