Преступления страсти. Жажда власти (новеллы)

…Юбки в ту пору на€шивали широкие-широчайшие – да еще других юбок, нижних, для пущей ширины, надевали вниз и распирали бока особенными распорками, именуемыми «фижмы». В поясе (иноземцы именовали его изысканным словом «талья») дамы утягивались сколь могли сильно, употребляя для сего особые штуковины с железными пластинами, называемые корсеты, а груди выпячивали и оголяли (грудь у Софьи была столь пышна и округла, что просто грех ее прятать в наглухо застегнутых сорочках, а иноземная мода позволяла выставить ее напоказ). Корсажи платьев расшивали жемчугами и самоцветами, ими же унизывали высокие стоячие воротники, вырезанные зубцами. И волосы под убрусы отнюдь не прятали, а носили, по плечам раскидав, словно у архиереев. Софье всегда казалось порядочной несправедливостью, что священникам и монахам дозволено космы свои нечесаные да немытые казать всему честному народу, а женщинам красоту свою, чудные косы, до€лжно прятать. Честно говоря, косица у Софьи была не бог весть какая, Творец ее обделил и тут, однако кабы косицу сию распустить, да частым гребнем расчесать, да навить крутыми локонами, да разбросать их по нагим плечам или уложить вокруг головы, словно венок, скрепив заколками с крупными самоцветами… Чай, в царской сокровищнице самоцветов столько, что на каждый Софьин волосок нанизать хватит.

Вот кабы ей этаким образом облачиться, то небось затмила бы она даже известную красавицу, княгиню Евдокию Голицыну!

По тайному приказу Софьи был сшит один наряд по картинкам, самолично нарисованным добросердечной Агафьей. Однако показать сие платье царевне удалось лишь возлюбленному своему, князю Василию. Она вертелась перед ним, словно он был зеркалом, ловя в его глазах свое отражение, смеялась, веселилась, то важно выступала, то резвилась подбочась, то вытанцовывала на манер польской мазурки, которую показывала Агафья. Кончилось все тем, что Софья бросилась князю на шею, и оба они упали на ковер. Охотно отвечая на самозабвенные ласки своей шальной возлюбленной, князь Василий между делом размышлял, что иноземное платье для внезапных припадков любви плохо приспособлено. Русский женский или девичий летник да сорочицу задрал – и вот оно, нагое, до утех охочее тело. А пока продерешься сквозь ворох крахмальных, жестких юбок… да корсет этот, будь он неладен, не дозволяет любовницу обнять, как того желается: все время вместо мягкого тела ощущаешь какие-то железины. Ну, пра-слово, будто с латником тискаешься! Одно чрезвычайно понравилось князю Василию в чужестранном наряде: из сего окаянного корсета груди выскакивали весьма охотно, и можно было мять их да целовать, сколько душе угодно!

– Ну что, – наконец спросила Софья, отдышавшись и разомкнув зубы, которыми она закусила жесткий край парчового кафтана князя Василия, чтобы заглушить счастливые стоны, – краше я твоей жены? Лучше ее?

Ну что он мог сказать…

Превзойти княгиню Евдокию во всем – это была заноза в Софьиной голове, которая лишала ее разума и рассудка. Больше Евдокии она ненавидела, пожалуй, только собственную мачеху, Наталью Кирилловну, бывшую всего лишь шестью годами старше ее. Князь Василий подозревал, что причиной ненависти была та же самая женская ревность: царица Наталья тоже была красавица. Но мачеха, которая отбила у Софьи отцову любовь, более никакого мужчину у нее не отобьет. Она вдова, накрыта черным платом все равно что клобуком. А вот Евдокия…

Софья желала полной власти над всем миром – ну и над сердцем любовника, конечно. И беспрестанно спрашивала любовника, кто лучше: она или его жена? Конечно, отвечал он, ты. И это была правда, ибо Софья доводила его своими ласками до такого умопомрачения, коего он за все годы своей супружеской жизни со скромницей Евдокией знать не знал. И она была умна, как сто чертей, и каждое слово ее играло и сияло самоцветным каменьем, и слушать ее можно было, словно сладкопевца Бояна… Однако князь Василий вполне мог (если бы вдруг приспела охота распроститься с головой!) сказать, что Евдокия – лучше. И это тоже было правдой, потому что жить с ней было проще, не надо словно бы на цыпочки тянуться во всем: в мыслях, в словах и делах, с ней он оставался самим собой – чуточку усталым от жизни, довольным собой и самой жизнью. Князь Василий для жены был хорош всякий, даже не молодящийся и не бривший бороду, а уж в постели-то главное дело его, лапушки-милушки, удовольствие, жена небось и знать не знала, что и баба от мужика чего-то получить может… Софья, увы, знала сие слишком хорошо – и умела потребовать своего.