Преступления страсти. Жажда власти (новеллы)

Какое-то время Александр молчком стоял перед солдатами Преображенского полка, и они недоверчиво и испуганно вглядывались в лица друг друга. Александру чудилось, что эти люди сейчас завопят:

– Какой он император? Он самозванец и убийца! Бей его!

И Александр ощутимо дрожал.

Солдатам казалось, что великий князь сейчас улыбнется и скажет со своим привычным, приветливым выражением:

– Да что вы, господа, это шутка!

Напрасно взывал Марин:

– Да здравствует император Александр Павлович!

Солдаты все чаще косились вверх, на окна дворца, как если бы ожидали, что на балконе появится сердитый Павел с поднятой вверх палкой и закричит, как кричал, бывало, разгневанный, на параде:

– Прямо, рядами… в Сибирь!

Наконец Палену неприметными тычками удалось сдвинуть оцепенелого Александра с места и погнать его к выстроившимся поблизости семеновцам. Этот полк считался как бы собственным полком великого князя, и тут Александр почувствовал себя полегче. К тому же непрестанный, настойчивый шепот Палена:

«Вы губите себя и нас! Очнитесь!» – начал наконец действовать на эту слабую натуру.

Александр принялся шевелить губами и повторять вслед за Паленом, сперва тихо, потом все громче и громче:

– Император Павел скончался от апоплексического удара. Сын его пойдет по стопам Екатерины!

Слава богу, грянуло «ура»: слова произвели ожидаемое действие. Пален смог перевести дух. Он посоветовал новому государю поручить начальство над резиденцией Беннигсену и срочно отправиться в Зимний дворец. Александр с облегчением кивнул.

По иронии судьбы, он поехал в плохой карете, запряженной парой лошадей, – той самой, которая была приготовлена по приказу Палена, чтобы везти Павла в Шлиссельбург, если он подпишет-таки добровольный акт отречения от престола. А впрочем, забота о карете могла быть неким обманным, успокоительным ходом генерал-губернатора… Ведь, как известно, нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц!

За воротами тоже теснились войска. Завидев незнакомую карету, ей преградили путь.

– Здесь великий князь! – крикнул с запяток лакей.

Однако Пален, ехавший вместе с Александром, высунулся из окошка и провозгласил:

– Это император Александр!

И тотчас все без команды закричали:

– Да здравствует император!

Наконец-то в голосах слышались радость и облегчение. Батальоны бегом последовали за каретой в Зимний дворец, и Пален впервые увидел улыбку на устах того, кого он только что возвел на российский престол.

«Клянусь как перед Богом: или мы будем вместе царствовать, или…»

Странно: граф Петр Алексеевич даже в минуту торжества не сомневался, что какое-нибудь «или» еще наступит.

В это время Елизавета Алексеевна с помощью своей камер-фрау поспешно оделась и отправилась сообщить ужасное известие Марии Федоровне. У входа в комнаты бывшей императрицы ее встретил пикет и никак не хотел пропускать. После долгих переговоров офицер наконец смягчился и пропустил Елизавету, которая по дороге пыталась подобрать слова. Однако судьба смилостивилась над нею: Мария Федоровна уже знала страшную новость.

Разбуженная и предупрежденная графиней Шарлоттой Ливен, императрица, забыв одеться, бросилась к той комнате, где Павел испустил дух. Но ее не пропустили: над трупом теперь работали доктора, хирурги и парикмахеры, пытаясь придать ему вид человека, умершего приличной смертью. Здесь, в прихожей, и нашла свою свекровь Елизавета. Мария Федоровна, окруженная офицерами во главе с Беннигсеном, требовала императора. Ей отвечали:

– Император Александр в Зимнем дворце и хочет, чтобы вы туда приехали.

– Я не знаю никакого императора Александра! – кричала Мария Федоровна. – Я желаю видеть моего императора!

Она уселась перед дверьми, выходящими на лестницу, и заявила, что не сойдет с места, пока не увидит Павла. Похоже было, она не сознавала, что мужа нет в живых. Потом она вдруг вскочила – в пеньюаре и одной шубе, наброшенной на плечи, и воскликнула:

– Мне странно видеть вас не повинующимися мне! Если нет императора, то я ваша императрица! Одна я имею титул законной государыни! Я коронована, вы поплатитесь за неповиновение!

И опустилась на стул, шепча словно в забытьи на том языке, на коем всегда предпочитала изъясняться (даже к мужу обращалась, называя его Paulchen):

– Ich will regieren![17]

Эти слова то и дело вырывались у нее вперемежку с причитаниями по убитому Paulchen’y.

В комнате беспрестанно толпился народ. Люди приходили, уходили, прибывали посланные от Александра с требованиями к жене и матери немедля прибыть в Зимний, но Марья Федоровна отвечала, что уедет, лишь увидав Павла. Ей уже и отвечать перестали!

В ту ночь в Михайловском дворце вообще был ужасный кавардак. Елизавета, которая от усталости и потрясения была почти на грани обморока, вдруг ощутила, как кто-то взял ее за руку. Обернувшись, она увидела незнакомого ей, слегка пьяного офицера, который крепко поцеловал ее и сказал по-русски:

– Вы наша мать и государыня!