Преступления могло не быть!

Он пришел в себя от боли — что-то щелкало в позвоночнике, бешено колотилось сердце. Он сжал пальцы, рассерженный на свое бессилие, и, напрягая все мышцы, приподнял голову. Кто-то, барахтаясь в снегу, двигался к нему. «Кира…» — пошевелил он губами. И опять чем-то черным захлестнуло сознание.

Кто-то пытался обхватить его за плечи. Он протяжно застонал.

— Ничего, ничего, выберемся, старик! Ну, давай, давай, помаленьку…

— Кира… — слабо позвал он.

— Это я, старик, Павел Синьковский… Не узнаешь? Ну давай, давай. Угораздило же тебя, Серега. Мы там все склоны обыскали, всю щель обшарили.

Синьковский наклонился над Паниным. Запахло потом и папиросами.

— Тяжеленько мне будет с тобой… Эх, черт, и как же это все-таки тебя?

Потом он сидел, беспомощно опустив руки.

— Ничего я не сделаю с тобой, Серега, ничегошеньки. Ей-богу, ничего…

Судорожно сжималась рука Сергея, словно он пытался схватить неведомую опору и встать. Синьковский закурил. Лениво растекался дым.

Синьковский тупо смотрел на Панина, на его тянущуюся куда-то руку и слабо соображал, что теперь ему делать.

— Умирать, что ли, собрался, — глупо выговорил он вслух свои мысли.

Измученное лицо Панина болезненно передернулось, рука перестала сжиматься, замерла.

— Не надо бы мне… умирать. Там наверху, у трех елей, расчеты. Прибор будет работать. С радости свалился сюда…

Стояла тишина, было слышно, как хрипит что-то в груди, как трудно Панину говорить. Синьковский присел на корточки, обхватив руками голову.

— Бредишь, старик…

— Ты скажи там Нестору, Кире… Если снегом не заметет, все поймете…

Синьковский поднялся на ноги и опять закурил. «Расчеты на снегу… У трех елей…» Волнуясь, он походил по расщелине, проваливаясь глубоко в снег, как в пух. Его зазнобило. Он полез было наверх, но внезапная тишина позади остановила его. Еще не веря этой тишине, он вернулся к Панину. Сергей лежал с застывшим лицом, вытянутая рука была неподвижна…

При встрече с друзьями после долгих поисков и расспросов Синьковский устало прикрыл глаза и дрогнувшим голосом проговорил:

— Он там. Умер при мне…

Кира замахала руками и закусила губу, открыв глаза широко и недоверчиво. У Нестора задергалась левая щека.

— Ничего не изменишь, умер… Мы должны примириться с этим… фальшивым фальцетом произнес Синьковский.

Кира смотрела на него с неприязнью.

— Я ведь хотела сама… Почему вы мне не дали пройти туда…

Синьковский нервно чиркнул спичкой о коробок.

— Ему уже никто не поможет. Ни ты, ни я, ни Нестор, ни все вместе.

Лицо Киры исказила боль. «Какая она сейчас некрасивая», — подумал Синьковский.

— Ты словно отполированный! — закричала ему Кира.

Она побежала вдоль расщелины, без лыж, разгребая снег, как воду. Нестор пошел за ней.

«Если с расчетами все так, как сказал Панин, то она будет у его ног», подумал Синьковский. О! О нем заговорят теперь, заговорят, как о таланте. Синьковский — талант! Как говорили: «Панин — талант»! Это будет его прибор, прибор — Синьковского, он так его и назовет… Никто не считал его бездарным, случайным человеком в институте — всегда корректного, готового прийти всем на помощь. Даже сейчас в расщелину спустился не Нестор, заведующий лабораторией, а он — рядовой конструктор, близкий товарищ погибшего.

Нестор возвращался с Кирой. Он шел тихо, придерживая ее за плечи, наклоняясь к ней, что-то говорил.

«Кира, конечно, заурядный инженер, но красота — тот же талант, с такой женой не пропадешь… Как это только не понимал Панин?» — подумал Синьковский.

Он не мог попасть спичкой в коробок. Коробок упал к ногам, он раздавил его.

— Слушай! — сказал он Нестору, держа в зубах незажженную сигарету и подавляя внутреннюю дрожь. — Вам надо спуститься вниз, там на базе объяснить все. Я останусь здесь, буду ждать…

— Никуда я не уйду отсюда! — закричала Кира.

Синьковский почувствовал, что он бессилен воздействовать на нее и умоляюще посмотрел на Нестора.

— Кира, надо идти, — сказал Нестор мягко и успокаивающе.

Синьковский, наконец, справился с этой унижающей его дрожью и снова чувствовал себя способным на что-то смелое, как тогда перед спуском в расщелину. «Может быть, они доберутся сюда только ночью. Я разожгу костер», — подумал он и сам удивился благородству своих мыслей.

Когда Кира и Нестор скрылись за увалом, он быстро затянул ремни у лыж. Подъем к трем елям занял не больше пяти минут. Все было так, как сказал Панин. Он вынул записную книжку и старательно переписал все с ровной снежной площадки.

Потом долго-долго топтался на месте, пока снег совсем не осел: видимо, о чем-то думал. Но записи не тронул.

* * *

Это было совсем неинтересное дело в практике Жениса Касымова.

Когда он узнал о несчастном случае в горах, о первых подробностях, когда выслушал какой-то сбивчивый, как ему показалось, рассказ Синьковского почти у места происшествия, настроение у него упало. Он не привык еще к таким досадным несчастным случаям, воспринимал их болезненно, как нелепость и дикую несуразность.

Уже вниз унесли труп, уже ушли друзья и свидетели, а он все обдумывал детали происшествия. Потом, успокоившись, медленно стал подниматься вверх.