Преступления и призраки

Вскоре я обнаружил, что мисс Гарни не оставляет без внимания мою влюбленность (скрывать ее я не мог). Ее положение в семье сквайра было достаточно необычным. Год назад она прибыла из небольшого городка Монтепелье на юге Франции, отозвавшись на газетное объявление (Меррифильды, в семействе которых подрастало трое детей, разместили в нескольких континентальных газетах объявления: «Требуется учительница французского языка»). Тем не менее сейчас она жила в этом доме на положении скорее родственника или желанного гостя, чем получающего жалованье работника. Вскоре я уже знал, что мисс Гарни, преподавая французский, всегда боготворила английский язык и испытывала глубочайшее желание жить в Англии; а после того, как на континенте забушевала война, любовь Эны к нашей стране многократно окрепла, ибо нас и ее теперь связывало еще одно сильное чувство – ненависть к Германии.

Она рассказала мне историю этой ненависти, которая в роду Гарни имела вдобавок ко всему еще и семейный характер. В 1870 году родной дед Эны, сражаясь в рядах французской армии против пруссаков, попал в плен и, уже пленный, был зверски убит. А теперь в рядах нынешней французской армии против нынешних немцев сражались оба ее брата – и мисс Гарни давно уже не имела об их судьбе никаких сведений…

В бессильном гневе она читала газетные сообщения о победах наших врагов, о Бельгии, обесчещенной, раздавленной немецким сапогом. Когда Эна принималась говорить об этом, ее голос дрожал. После одного из таких разговоров – клянусь! – я своими глазами видел, как она взяла в руки мое офицерское оружие, саблю и револьвер, и поцеловала его: это для нее был символ борьбы с тевтонской агрессией.

Конечно, такая девушка не осталась равнодушной, когда я открыл ей свои чувства, сразу же вслед за этим предложив мисс Гарни пойти со мной под венец. Но она и слышать не хотела о том, чтобы вступить в брак сейчас, во время войны. Лишь потом, после победы, когда мы вместе приедем в освобожденный от немецкой угрозы Монтепелье, чтобы она могла продемонстрировать своего избранника семье – по всем правилам традиционной французской глубинки, где действуют гораздо более строгие приличия, чем то принято считать…

Добавлю, что у мисс Гарни имелось одно увлечение, пока что не слишком распространенное среди женщин: она была заядлой мотоциклисткой. Еще до моего прибытия в Радчерч Эна привыкла совершать длительные мотоциклетные прогулки по окрестностям в полном одиночестве. А поскольку я не мог быть спутником во время таких поездок, она милостиво разрешила мне сопровождать ее в пеших прогулках – впрочем, далеко не всегда. Для меня так и осталась непредсказуемой странная переменчивость ее характера: Эна, обычно сама доброта и чуткость, порой совершенно внезапно становилась холодной, резкой в общении и нетерпимой к чьему-либо присутствию. Тогда я еще воспринимал эти изменения настроения как некий каприз, простительный женскому полу и даже придающий дополнительное очарование. Несколько раз подобная причуда нападала на нее и непосредственно во время наших прогулок, когда она сухо, без малейших объяснений причины, давала мне понять, что именно сейчас ей хотелось бы остаться одной. Впрочем, потом мисс Гарни извинялась передо мной самым сладчайшим голосом, способным смягчить даже куда более чувствительную душу, чем моя – и окружала меня особым, подчеркнутым вниманием, так что обижаться всерьез было просто невозможно. К тому же, по словам Меррифильда, эти приступы внезапной тяги к одиночеству проявлялись вовсе не только в моем присутствии: семья сквайра давно уже успела привыкнуть к этой особенности характера своей домашней учительницы.

Мои собственные обязанности, как и у любого офицера в военную пору, практически не оставляли свободного времени. Так что со своей возлюбленной я мог видеться лишь по вечерам – но и тогда она, бывало, без каких-либо видимых причин уединялась в небольшом кабинете (служившем у Меррифильдов классной комнатой), тем самым давая понять, что в эти минуты или даже часы для нее совершенно нестерпимо чье-либо общество. Но, выйдя из классной, Эни всегда глубоко сожалела о том, что заставила меня страдать, и ее раскаяние всякий раз так трогало мое сердце, что после каждого такого случая я все больше привязывался к ней. Да, не стыжусь сказать: я был готов выполнить любое ее желание…

В обвинительном заключении фигурирует фраза «припадки ревности», а также приводятся обнаруженные во время следствия факты моей ревнивой подозрительности. Один раз эта сцена даже произошла на глазах миссис Меррифильд – и будто бы только ее вмешательство предотвратило в тот раз драматическую развязку. Что ж, признаю: я был ревнив. Когда человек влюблен по-настоящему, когда любовь поглощает все силы его души – вероятно, он не может быть свободен от чувства ревности. Это ведь тоже часть любви.