Преступления и призраки

– Да будет так. Она завоевала свое право на такой выбор, – сказал он, откидываясь на подушку. – Пусть она действует, как считает нужным. Я скрывал истину в течение многих лет, Камберледж, и делал это во имя науки, для ее пользы. Не знаю, является ли это оправданием, но смягчающим обстоятельством, наверное, может быть названо… Могло быть названо. Сейчас я слишком близко к смерти, чтобы уйти с ложью, а наука – что ж, она ничего не приобретет и ничего не потеряет от моего признания. Я славно послужил ей, дети мои, но теперь она уже не нуждается в моих услугах. Мэйси, поступай как знаешь. Я принимаю твой ультиматум.

* * *

Мы немедленно телеграфировали в Лондон. К счастью, оба – и врач, и адвокат – оказались сейчас свободны. Более того, они живо заинтересовались этим случаем.

К вечеру Орас Мэйфилд уже прибыл в Саутгемптон. Мы обсудили с ним сложившуюся ситуацию.

– Хорошо, Хьюберт, мой мальчик, – сказал он. – Я все понял. Женщина, как мы знаем, способна на многое…

Адвокат улыбнулся своей такой знакомой улыбкой, делающей его удивительно похожей на толстую жабу – впрочем, добродушную, приветливую и крайне располагающую к себе.

– Скажу вам честно, Камберледж: если наша юная Йорк-Баннерман преуспеет в том, чтобы добиться от Себастьяна признания в убийстве – это вызовет у меня искреннее профессиональное восхищение, – он немного помедлил, выжидающе глядя на меня, не получил в ответ никакого подтверждения и счел нужным уточнить: – Вы понимаете разницу между «профессиональным восхищением» и «полным доверием», молодой человек? Если да – то, заметьте, насчет последнего я не говорю ни слова. Строго между нами: факты, известные мне, на самом-то деле всегда допускали только одно объяснение…

– Что ж, вскоре увидим: ждать осталось немного, – сказал я. – Опять-таки строго между нами: неужели вы считаете более вероятным, что мисс Уайд сумела убедить Себастьяна признаться в преступлении, которое тот никогда не совершал – чем что ей удастся убедить вас в невиновности вашего подзащитного?

Юрист любовно погладил мундштук своей трубки.

– Вы поразительно точно высказались, молодой человек. Дело обстоит именно так. Все свидетельства, фигурировавшие в деле нашего бедного друга, выставляли его, к сожалению, в абсолютно черном свете. Потребуется, знаете ли, очень и очень многое, чтобы заставить меня пересмотреть этот вывод…

– Но, конечно, признание…

– Ах да, разумеется, признание… Ну, в общем, позвольте мне сперва услышать это признание, а затем уже судить, хорошо?

Как раз на этих его словах Хильда вошла в гостиничный номер, где происходил наш разговор.

– С этим не возникнет никаких проблем, мистер Мэйфилд. И когда вы услышите его – думаю, вам придется устыдиться того, как скверно вы думали о своем подзащитном.

– О, мисс Баннерман, пожалуйста, отнеситесь к моей позиции без предубеждения! – похоже, адвокат все-таки был несколько смущен. – Я позволил себе такие высказывания лишь потому, что знаю: за пределы этой комнаты они не выйдут. Что до моей профессиональной позиции – то во всех своих выступлениях, и для суда, и для прессы, я всегда настаивал на невиновности вашего отца.

Это объяснение было, безусловно, абсолютно корректным юридически – но такая корректность не для женского сердца.

– Он и БЫЛ невиновен, – ответила Хильда, гневно нахмурив брови. – Зная моего отца, вы могли бы в это просто поверить, а являясь его адвокатом, должны были доказать. Ничего этого вы не сделали. Но если вы сейчас пойдете со мной – убедитесь, что я сделала и то, и другое.

Мэйфилд посмотрел на меня и украдкой пожал полными плечами. Мы последовали к двери вслед за Хильдой.

В комнате больного уже ждали другие свидетели, из которых я не был знаком только с высоким джентльменом суховато-строгой внешности, который оказался доктором Блейком Кроуфордом, коллегой Себастьяна по тому из исследований, которое вчера упоминала Хильда. Двух остальных я уже видел: это были присяжный уполномоченный и доктор Мэйби из здешней больницы, невысокий, подвижный и при упоминании имени Себастьяна пришедший в почти священный трепет – он явно и помыслить не мог, что судьба когда-либо сведет его со столь великим ученым.

Все трое расположились у изножья кровати. Мы с Мэйфилдом тоже встали там. Хильда подошла к изголовью, поправила подушку и поднесла к губам больного маленькую рюмку бренди.

– Сейчас! – сказала она.

Умирающий сделал глоток. Бренди – отличный стимулятор в таких случаях: мраморно-бледные щеки Себастьяна почти сразу же слегка порозовели, взгляд сконцентрировался, вновь обретая глубину.