Преступление в Орсивале

Увидев то, что хотела увидеть, уверившись, что Дженни для нее не опасна, поскольку девушка эта - сущее ничтожество (вывод, основанный на неопытности Берты), она решила, что пора возвращаться. И тут ей не повезло. В ту самую минуту, когда она вышла из-за телег, за которыми укрывалась, Эктор выходил из вокзала. У ограды они столкнулись, и взгляды их встретились.

Узнал ли он ее? На его лице отразилось глубокое изумление, но он не поклонился.

«Да, он меня узнал», - думала Берта, возвращаясь в «Тенистый дол» берегом реки.

Удивленная и немного смущенная собственней смелостью, она ломала себе голову, радоваться ей или огорчаться этой встрече. Что-то теперь будет?

Пропустив ее вперед и подождав минут десять, Эктор пошел тою же дорогой, тянущейся вдоль реки.

Он был крайне изумлен. Недремлющее тщеславие давно уже уведомило его о том, что творилось на сердце у Берты, но, хотя он не страдал от скромности, все же ему и в голову не приходило, что в своем увлечении она способна на такую выходку.

- Она меня любит, - повторял он на ходу, - любит!

Он еще не знал, на что решиться. Бежать? Остаться и сделать вид, что он ничего не заметил? Нет, какие тут могут быть колебания! Немедля бежать, бежать нынче же вечером, не раздумывая, без оглядки! Бежать, словно дом вот-вот обрушится ему на голову!

Это была его первая мысль. Но ее с легкостью заглушил поток низких, гнусных страстей, бродивших в его душе.

Ах, Соврези протянул ему руку, когда он погибал! Соврези не только спас его, но и приютил, открыл ему свое сердце, свой дом, свой кошелек; теперь он, не жалея сил, пытается вернуть ему часть утраченного состояния.

Люди такого склада, как граф де Треморель, принимают подобные милости не иначе как оскорбления.

И разве жизнь в «Тенистом доле» не стала для него чередой мучений? Разве его самолюбие не страдало с утра до ночи? Каждый новый день приносил с собой новые унижения: ему приходилось сносить и, в сущности, признавать превосходство человека, на которого он смотрел свысока.

«Что, как не гордыня, не высокомерие, - рассуждал Эктор, меряя друга той меркой, какую прилагал к себе самому, - заставляет его обходиться со мной с таким показным великодушием? Зачем я ему нужен в этом замке? Как живое свидетельство его щедрости, великодушия и преданности! Можно подумать, что во мне смысл его существования: Треморель то, Треморель се. Мой крах - для него торжество, мое разорение оттеняет его благополучие, благодаря мне он стяжает себе славу и всеобщее восхищение».

Нет, Эктор решительно не мог простить другу, что тот так богат, так счастлив, так уважаем всеми, так разумно устроил свою жизнь, в то время как он бессмысленно растратил свою.

Так почему бы не воспользоваться случаем и не сквитаться за все эти гнетущие благодеяния?

«В конце концов, - говорил он себе, заглушая невнятный ропот совести, - разве я домогался его жены? Она сама ко мне потянулась, по собственной воле, без единой попытки обольщения с моей стороны. Было бы глупо ее оттолкнуть».

Доводы похоти неотразимы. Подходя к «Тенистому долу», Эктор уже укрепился в своих намерениях. Он решил не уезжать.

А между тем оправданием ему не могли послужить ни страсть, ни даже увлечение: он ничуть не любил жену друга - то была намеренная, обдуманная, основанная на холодном расчете подлость.

Эктора и Берту соединила цепь, куда более прочная, чем хрупкие узы адюльтера: их общая ненависть к Соврези.

Слишком многим оба они были ему обязаны. Его рука держала их на краю зловонной ямы, в которую они должны были скатиться. Ведь Эктор не застрелился бы, а Берта не нашла бы себе мужа. Ему неизбежно пришлось бы в конце концов покрыть бесчестием свое благородное имя, пополнив собою ряды проходимцев, а ей - поблекнуть и попасть на панель.

Их первые свидания питались не столько любовными признаниями, сколько речами, проникнутыми ненавистью. Они слишком полно, слишком остро ощущали всю низость своего поведения, а потому искали себе оправданий.

Они все время пытались себя убедить в том, что Соврези смешон и ничтожен. Как будто, если бы даже так оно и было, это могло их оправдать!

Коль скоро наш мир так дурно устроен, что доверчивость в нем - признак глупости, то добряк Соврези, которого обманывали чуть ли не у него на глазах, в его доме, и впрямь был глуп. Он был глуп, потому что верил жене и другу.

Он ни о чем не догадывался и каждый день радовался при мысли о том, что еще немного помог Треморелю, поддержал его. Каждому встречному и поперечному он твердил: «Я счастливейший из людей!»

Правда, Берта изощрялась в неслыханном двуличии, чтобы не разрушать его прекрасных иллюзий. Некогда капризная, своевольная, изводившая мужа вечными причудами, она теперь разыгрывала покорность, доходившую до самоотвержения, и ангельскую доброту. Будущее ее романа зависело от Соврези, и она готова была на что угодно, лишь бы не поколебать его простодушной уверенности даже самым легким подозрением. Она платила ту же чудовищную дань, что все неверные жены, которых страх и непрестанная опасность толкают на самое постыдное и бесчестное притворство.