Преступление в Орсивале

Он подвел г-на Куртуа к кушетке, сел рядом с ним, взял его руки в свои и попытался хоть немного умерить его скорбь. Он напомнил несчастному отцу, что у него осталась жена, спутница жизни, которая вместе с ним будет оплакивать дорогую покойницу. А младшая дочь - ведь ей тоже нужна отцовская любовь и забота!

Но г-н Куртуа, казалось, ничего не слышал.

- Ах, друг мой, вы еще не все знаете, - простонал он. - Если бы она скончалась здесь, среди нас, окруженная нашей заботой, до последнего вздоха согретая нашей нежностью, - наше отчаяние было бы безгранично, и все же нам было бы куда легче, чем теперь. Если б вы знали, если б вы знали…

Папаша Планта вскочил, казалось, он был потрясен этими словами.

- Но кто бы мог подумать, - продолжал мэр, - что ее ждет такая смерть! О моя Лоранс, некому было услышать твой предсмертный хрип, и некому было тебя спасти! Что ты с собой сделала, такая молодая, такая счастливая! - Он выпрямился и с леденящим отчаянием в голосе воскликнул: - Поедем со мной, Планта, надо отыскать ее тело в морге!

Но тут же бессильно опустился на кушетку, повторяя шепотом зловещее слово:

- В морге…

Все свидетели этой тягостной сцены безмолвно застыли, затаив дыхание и не смея шелохнуться.

И только сдавленные стоны г-на Куртуа да рыдания маленькой служанки на лестнице нарушали тишину.

- Вы знаете, что я ваш друг, - негромко проговорил папаша Планта, - ваш лучший друг. Так доверьтесь мне, расскажите все, облегчите душу.

- Ну хорошо, - начал г-н Куртуа, - знайте же…

Но слезы душили его, и он не мог продолжать. Тогда он протянул папаше Планта измятое и залитое слезами письмо и сказал:

- Прочтите… Это ее последнее письмо…

Папаша Планта приблизился к столу, на котором стояли свечи, и с трудом, поскольку чернила во многих местах расплылись, начал читать:

«Дорогие, любимые родители!

Заклинаю вас, простите, простите вашу бедную дочь за то горе, которое она на вас обрушит.

Увы! Я виновна, но, боже правый, как ужасно я наказана!

В минуту увлечения, обманутая роковой страстью, я забыла все - пример и наставления моей доброй, святой матушки, священный долг и вашу нежность.

Я не устояла, не устояла перед человеком, который рыдал у моих колен, клялся мне в вечной любви, а теперь покинул меня.

Теперь все кончено, я пропала, я обесчещена. Я беременна и скоро уже не смогу скрыть последствия гибельной ошибки.

О любимые родители, не проклинайте меня. Я ведь ваша дочь и не в силах униженно сносить всеобщее презрение, не в силах пережить бесчестье.

Когда вы получите это письмо, меня уже не будет в живых. Я уеду от тетушки далеко-далеко, туда, где никто меня не знает. Там я положу конец и своему позору, и своему отчаянию.

Так прощайте же, дорогие мои родители, прощайте! Почему мне не дано в последний раз на коленях просить у вас прощения?

Моя обожаемая матушка, добрый мой отец, пожалейте вашу несчастную заблудшую дочь; простите меня и забудьте. Пускай Люсиль, моя сестра, никогда не узнает…

Прощайте же, я ничуть не боюсь, честь превыше всего.

О вас моя последняя мысль, за вас моя последняя молитва.

Ваша бедная Лоранс».

Крупные слезы катились по щекам старого судьи, пока он безмолвно разбирал строки этого отчаянного письма.

Тот, кто знал папашу Планта, заметил бы признаки холодного, безмолвного, жестокого бешенства на его лице.

Дочитав, он хрипло выговорил одно только слово:

- Негодяй!

Г-н Куртуа услышал это восклицание.

- О да! - вскричал он. - Негодяй, низкий обольститель, пробравшийся под покровом тьмы в мой дом, чтобы похитить лучшее мое сокровище, возлюбленную дочь! Увы, она совсем не знала жизни. Он нашептал ей ласковые слова, от которых сильней бьются девичьи сердца, она поверила ему, а теперь он ее бросил. О, если б я знал, если бы знал…

Внезапно он умолк.

Бездну его отчаяния озарила неожиданная мысль.