Преступление в Орсивале

— Надо образумить этих людей и заставить разойтись, — заявил он, вытер губы, бросил свернутую салфетку на стол и вышел.

Да, настало время заняться этим. Уже не было слышно даже голоса бригадира. Несколько наиболее отчаянных зевак пробовали отворить двери, ведущие в сад.

Появление мэра не смутило толпу, однако удвоило энергию жандармов — вестибюль был очищен. Но какой ропот вызвали эти действия властей!

И какой появился великолепный повод произнести речь! Г-н Куртуа не упустил его. Он был уверен, что красноречием, словно ведром ледяной воды, охладит возбуждение, столь несвойственное его подопечным.

Г-н Куртуа стоял на крыльце, заложив левую руку за вырез жилета и размахивая правой, — в горделивой, непринужденной и скульптурной позе, достойной великого оратора. Эту позу он принимал у себя в муниципальном совете всякий раз, когда, встретив неожиданное сопротивление, укрощал упорствующих и добивался торжества своей воли. Именно так в «Истории Реставрации» изображен Манюэль[4] в момент, когда он произносит знаменитое: «Арестуйте его».

До столовой его речь долетала в отрывках. В зависимости от того, вправо он поворачивался или влево, голос его либо звучал ясно и отчетливо, либо уносился в пространство. Начал г-н Куртуа так:

— Господа! Дорогие мои подопечные!

Преступление, небывалое в анналах Орсиваля, обагрило кровью нашу мирную, честную коммуну. Я разделяю вашу скорбь. Я понимаю ваше лихорадочное возбуждение, законное негодование. Так же, как вы. друзья мои, и даже больше я любил и почитал благородного графа де Тремореля и его добродетельную супругу. Они были добрыми гениями нашего селения. Вместе с вами я оплакиваю их…

— Уверяю вас, — говорил в это время доктор Жандрон папаше Планта, — описанные вами симптомы не такая уж редкость при плеврите. Часто, решив — болезнь побеждена, прекращают лечение и вскоре убеждаются, что ошиблись. Острое воспаление переходит в хроническое и усугубляется пневмонией и чахоткой.

— …Но ничем нельзя оправдать, — продолжал мэр, — неуместные и шумные проявления любопытства, которые мешают отправлению правосудия и являются нарушением закона. Что значит это необъяснимое сборище, эти многоголосые выкрики, гул, пересуды, эти преждевременные выводы?…

— Несколько раз, — говорил папаша Планта, — собирали консилиум, но, к сожалению, это ничего не дало. Жалобы Соврези были крайне странными и необычными. То, что он говорил о своих ощущениях, было до того невероятно и. простите меня, абсурдно, что это сбивало с толку самых опытных врачей.

— А Р. из Парижа смотрел его?

— Смотрел. Он приезжал каждый день и нередко оставался ночевать в замке. Я не раз видел, как он, озабоченный, шел по главной улице к нашему аптекарю, чтобы проследить за приготовлением прописанных лекарств.

— …Сумейте же сдержать, — выкрикивал г-н Куртуа, — свой праведный гнев, успокойтесь и сохраняйте достоинство!

— Вне сомнения, ваш аптекарь, — заметил доктор Жандрон, — весьма толков, но у вас в Орсивале живет человек, который даст ему его очков вперед. Славный малый, торгует лекарственными травами и умеет сколачивать деньгу. Его фамилия Робло.

— Костоправ Робло?

— Он самый. Подозреваю, что он тайком и лечит, и делает лекарства. Весьма неглуп. Впрочем, учил-то его я. Больше пяти лет он был у меня помощником в лаборатории, да и сейчас, если мне предстоит тонкая работа… — Тут доктор замолчал, пораженный тем, как переменилось доселе невозмутимое лицо собеседника. — Что с вами, дорогой друг? Вам худо?

Судебный следователь оторвался от бумаг.

— Действительно, — промолвил он, — господин мировой судья так побледнел…

Но папаша Планта уже справился с собой.

— Пустяки, совершенные пустяки. Просто мой треклятый желудок дает себя знать всякий раз, когда я не поем вовремя.

В заключительной части речи голос г-на Куртуа поднялся до немыслимых высот. Да, мэр Орсиваля поистине превзошел себя.

— …Возвратитесь в мирные жилища к своим заботам и трудам. Не бойтесь — закон охраняет вас. Правосудие действует: двое из совершивших это страшное злодеяние уже в его руках, и мы вышли на след их сообщников.

— Среди нынешней прислуги, — заметил папаша Планта, — нет никого, кто знал Соврези. Всех слуг постепенно сменили.

— Естественно, — ответил доктор. — Господину де Треморелю не доставляло удовольствия видеть старых слуг.

Их беседу прервало возвращение мэра. Глаза его сверкали, лицо пылало, лоб был покрыт капельками пота.

— Я доказал им, что их любопытство неприлично, и они разошлись. Бригадир доложил, что с Филиппом Берто хотели расправиться: общественное мнение редко ошибается…

Тут мэр обернулся на скрип отворяющейся двери и оказался перед человеком, лицо которого невозможно было рассмотреть, в таком низком поклоне он склонился: локти вверх, поля шляпы чуть ли не касаются груди.

— Что вам угодно? — грозно спросил г-н Куртуа. — По какому праву вы вторглись сюда? Кто вы такой?

Вошедший выпрямился.