Преступление перед будущим

В конце концов и сам о. Сергий признал, что не всякие музыкальные произведения, в которых говорится о Боге, к Богу ведут. Вред он узрел в «христианских песнях»: «Понятно, что Бог везде, но такие песни, по сути, уводят от Бога. Получается Боженька какой-то, сусальность некая» (с. 91). Это замечательно: первый шаг к истине сделан. Можно согласиться: слащавые, сусальные, нарочито «благочестивые» стихи, песни — от подлинно духовного настроя отвращают. Дурная форма обесценивает содержание. Распространить бы это суждение на рок-песни. Нет, как на пример близости к Богу указывается Мерлин Мэнсон (с. 91). Почему? А потому что — протестует. Но этого рок-идола достаточно просто увидеть, даже не слушая его, чтобы понять то, чего никак не может разглядеть о. Сергий Рыбко: сделано всё, чтобы изгнать даже из внешнего облика всякое напоминание об образе Божием; нарисованная вместо лица маска имеет откровенно сатанинский «имидж».

Однако на любое подобное утверждение у о. Сергия заготовлен ловкий приём: всякое обвинение в сатанизме он объясняет «психологией брежневских времён» (с. 43). О.иеромонаху вторит о. диакон, выводящий критику рок-культуры из «советской пропаганды жизни» (с. 81). И тем безапелляционно отвергается возможность какой бы то ни было критики чего угодно (хотя о таком расширительном смысле своих умозаключений, скорее всего, и сами отцы не подозревают): о чём ни заикнись, всё можно свести к проискам партийной идеологии, в которой о. Андрей специалист первой руки. И всё же странно звучит утверждение Кураева о том, что рок-музыка и Церковь были родственны друг другу, ибо пребывали «по одну сторону колючей проволоки» (с. 81). Можно подобрать ещё более занимательную компанию: по ту же сторону колючей проволоки на одних нарах лежали православные священники и блатари-уголовники. Тоже родственные души?

* * *

Но может быть, не так всё и страшно? Перебесятся — и придут в норму.

Так ли?

Рок, помимо всего прочего, атрофирует подлинное эстетическое чувство. Это доказывает опыт о. Сергия Рыбко, который наивно рассуждает:

«Чем хуже духовное лицо, слушающее композиции группы «Pink Floyd», такого же священника, но слушающего Бетховена или Вагнера? Почему же первое недопустимо, а второе похвально? Или чем «Картинки с выставки» Мусоргского в электронном исполнении группы «Emerson, Lake and Palmer» хуже, чем в исполнении симфонического оркестра?» (с. 6).

Ещё одна явная попытка самооправдания. Но дело-то в ином. Чем металлические, жестяные, лишённые теплоты механизированные звуки хуже живого звучания традиционных инструментов — логически объяснить трудно. Это нужно слышать. И иметь для того развитое ухо, а не продутое американским ветром. Тому, кто не слышит, — не растолковать.

Высокое искусство, со всеми его тонкостями, просто не воспринимается теми, кто ценит жёсткие удары по нервам. Они не воспринимают ничего, кроме грубых поверхностных эмоций. «Ноктюрн» Шопена драйва не вызовет. Реакция рокоманов на классическую музыку, на народную песню шаблонна: «отстой», как презрительно высказываются они на своём людоедском языке. У них произошла задержка в развитии, эстетическая деградация, отчего истинная культура оказывается им недоступной (и они, подобно лисице из басни, пытаются обругать это недоступное). Поэтому-то большинство уже будет не в состоянии совершить то, что предполагает о. Андрей Кураев, уверенный в неизбежности отхода от рок-культуры нынешних её приверженцев (с. 78).

Пройдёт время — и высокая культура окажется обречённой на окончательное вырождение (побуждения к тому уже есть), если продолжится эта пропагандистская вакханалия в защиту рока. Те, кто преуспевает в том, — совершают несомненное преступление перед русской культурой, какими бы благими намерениями они ни направлялись.

Одна беда: некоторые пропагандисты рока сами не преуспели в эстетическом развитии. О. Сергий (Рыбко) ничтоже сумняся дерзнул утверждать:

«Считаю, что композиции… (далее идут многие имена и названия. — М.Д.), электронная музыка Майкла Олфилда не менее интеллектуальны и содержательны, чем музыка Баха, Моцарта и Бетховена» (с. 79).

Над подобным суждением не устают смеяться подлинные профессионалы, однако это, скорее, грустно: так думают весьма многие. И вполне искренно. Воспитанным на электронных композициях в Моцарте и Бетховене открывается только та малость, какая может быть доступна их недоразвитому эстетическому чувству, а им представляется, будто эта малость и есть вся суть классической музыки.

Порою демонстрирует некую растерянность и о. Андрей Кураев:

«Я не могу сказать, какое различие, например, между Гоголем и Диккенсом, Буниным и Гюго, Шмелёвым и Экзюпери. Конечно, у каждого из них есть свой авторский стиль и особенности, но я не могу сказать, что вот это — католическое видение, а вот это — православное» (с. 308).