Тогда в камеру. И я опрокидываюсь на топчан.
— Эй, амиго, — наевшись и оправив другие естественные потребности, испанец общения захотел.
— Амиго, это тебя взяли с ножом, когда ты на двух молодых нападал?
— Меня, но без ножа.
— Успел выбросить? Правильно.
Я механически отвечаю, поддерживая беседу, а сам в душе благодарен товарищу по несчастью, наконец-то сообщившему мне, за что меня взяли.
Временами впадаю в какое-то забытьё, иногда, похоже, сплю, но большей частью раздумываю. Ну и что будут делать хохлы, когда меня отпустят? То, что отпустят, особых сомнений не вызывает. За два дня мне должны или предъявить обвинение, которое будет затруднительно сляпать по такому топорному доносу, или отпустить окончательно или до суда, если таковой будет.
По прошествии времени меня перевозят в другое место отсидки. Из воронка вываливаюсь чуть живой, так меня прихватывает по дороге. Не сдохнуть бы тут прямо у них. Но вроде отпускает и я снова в процессе. Снова отпечатки пальцев, прощупывание рубцов одежды, руки в стороны, штаны снять и наклониться… и:
— Ой, сколько у тебя денежек!
Но противоядие уже известно.
— Я не виноват, что ты такую работу выбрал, где мало платят. Когда выйду, можешь пойти со мной на стройку, будешь зарабатывать хорошие деньги.
На стройку полицейский не хочет и разговор о наличии суммы затихает сам собой.
За два дня заключений прохожу хорошую школу. Выясняю, что во всех тюрьмах страны есть библиотеки, возможности учиться, спортзалы, а в одной, даже, есть закрытый бассейн. Офигеть! И чего я до сих пор на свободе делаю? Среди публики, закрытой, как и я, есть наркоманы, наркотрафиканты, хулиганы, нелегалы и много чего ещё. Узнаю, что, даже, получив срок, через треть времени можно за хорошее поведение получить вознаграждение в виде небольших каждонедельных отпусков на свободу. При отсутствии нарушений этой нормы время на свободе увеличивается до 50 % недели, а в дальнейшем можно и вообще работать за пределами тюрьмы, возвращаясь только на ночлег. Офигеть ещё два раза подряд!
Быстро зарабатываю у сотоварищей (между прочим все друг друга называют двоюродный брат) авторитет своей молчаливостью и тем, что отдаю всем желающим обеденные и ужинные бутерброды. Как ни странно, но оттого, что не ем, чувствую себя лучше и лучше. Особенно после того, как перевели в камеру с краном водяным. Пью по-возможности. Может вообще перестать жрать, когда выпустят? Ну, просто здорово себя чувствую.
Как среди ночи меня забрали, так же среди ночи и выпустили. За два часа до официального окончания времени задержания. Первым делом еду в околоток, где провёл первую ночь. Прошу, чтобы со мной пошёл, как минимум, один полицейский для того, чтобы войти в комнату и убедиться, что мне не подбросили никаких ножей. Полицаи долго отнекиваются, но, после того, как я обвинил их в том, что они не сделали никаких проверочных действий и арестовали человека ничего не сделавшего, мне дали двух сопровождающих. И мы отправились на тот адрес, где я снимал комнату.
Войти не удаётся из-за того, что дверь заблокирована. Полицейским приходится достучаться и открыть дверь. Войдя в свою, закрытую на ключ комнату, обнаруживаю, что из неё украдена вся электроника. Нет ни фотоаппарата, ни ЖПСа, ни часов, ни других вещей и над всем возвышается разобранный остов, бывший раньше компьютером.
Скорее всего украдено и много ещё чего, но я уже не фиксирую ничего взглядом, потому что вижу на клавиатуре пистолетный патрон. Показываю полицейскому на него. Он мне жестом «твой?». Я ему так же молча пальцем у виска. Забирает его в карман и пытается позадавать вопросы хохлам.
Но те хором поют одну песню, как им тут плохо жить с таким опасным типом, который бьёт, как Тайсон, документов не имеет, делает не понятно что, наверняка находится в международном розыске за то, что убил свою бабушку…
Про бабушку я уже слышал. Так они хозяйку квартиры мной уже пугали. Я тем временем разглядываю дверь и не вижу следов взлома. Значит у них есть ключ. Откуда? Сплошные вопросы без ответов. Ну, например, почему они начали делить мои вещи, не дождавшись, чем закончится моё задержание? Наконец, даже полицейским надоедает это блеяние и мы уезжаем обратно в околоток.
Там мне предлагают написать заявление о краже. Один полицейский, видно в чине писаря, тут же помогает регистрировать всё это на компьютере. Подходит ещё один, глядит на экран и тычет в него пальцем. Мне не видно, но писарь щёлкает мышкой и ошарашенно говорит товарищу.
— Три заявления за четыре дня. И я подумал, что это правда. Пришли нормально одетые…
Дальше я не слышу. Меня начинает колотить крупная дрожь. Внутри всё кричит, захлёбываясь:
«Скотина! Сидишь тут, играешься! А я, по твоей наводке, парюсь два дня среди наркушников!» На глазах выступают слёзы, смазывая резкость изображения. И только в центре в резкости я вижу цыплячью шейку в воротнике форменной рубашки. Я уже не контролирую себя. Сейчас я вцеплюсь в эту шею и начну пальцами дробить позвонки…
— Что случилось, Владимир? — на моё плечо ложится рука девки-полицейского.