Преступление без срока давности

— «Тушите свет, поперло быдло кверху, как будто дрожжи кинули в дерьмо, Россия открывает путь к успеху тупому и отвязанному чмо». — Лысый бард пел с телеэкрана правду голимую, и, с удовольствием дослушав до конца, киллер повернулся к рыдающему от боли Горкину.

— Сколько у человека костей? Не знаешь? Не беда. Я буду их ломать, а ты считай. — Он ухватил купальщика за опухшее, с лопнувшей кожей ухо и вытащил наполовину из джакузи. — Для начала расскажи-ка мне о девчонках, которых ты снимал на дискотеке. Что с ними было потом?

— Сука! — Ощерившись, Михаил Борисович попытался откусить собеседнику нос, но ему тут же сломали вторую ключицу, и, задохнувшись от боли, он в который уже раз потерял сознание.

— Ну как? Запомнил? Уже две. — Человек откачал его с помощью холодной водички и, улыбнувшись, принялся живописать дальнейшее: — Ключица, знаешь, ломается очень легко, особенно в своей первой трети. Вжик, и готово. — Он сделал движение рукой, и Горкина вытошнило прямо на собственную грудь. — Зато когда дело дойдет до костей таза, — киллер протянул палец и дотронулся до бедра купальщика, — тут придется потрудиться. Ну а сейчас займемся плавающими ребрами…

— Делов не знаю! — От ужаса Михаил Борисович говорить не мог, он визжал шепотом, и в щелках его глаз тоска затравленного зверя мешалась с болью. — Мое дело было звякнуть, и за чувыми спецом притаскивались люди. Я просто мокрощелок подгонял, не трюмил, не мокрил, мне вообще бабы до фени.

— Давай телефон. — Мучитель взялся за горкинский бенефон и, услышав мелодичный женский голос: «Вы набрали несуществующий номер», помрачнел: — Ну а высокие блондинки с вывернутыми матками тебе тоже до фени? — Он нажал кнопку повтора и поднес трубку к уху Михаила Борисовича. — Обманываешь меня, а ведь это грех… — Резко выхлестнув ногу, киллер вдребезги разнес зеркало и, выбрав осколок посимпатичнее, с ходу распорол им горкинскую щеку. — Годится, режет нормально… Не нравишься ты мне, надо тебя, пожалуй, кастрировать…

Он начал плавно переходить от слов к делу, и это дало немедленный результат. Тело купальщика забилось в судорогах, кровь на его бедрах смешалась с мочой, зато неожиданно открылся фонтан красноречия:

— Это все Макса, пидор гнойный. Он ведь сучара по жизни — полный «минус», но может и телку трахнуть. Надо только, чтоб была она шкапистой и от боли загибалась, а иначе ему никак, трагедия — не стоит. Вот я и подгонял ему белобрысых кобыл. Трюмили их хором, потом Макса телок брал на конус, а я за компанию — его самого.

— Нет у меня к тебе доверия. — Незнакомец сосредоточил свое внимание на операционном поле, и Михаил Борисович дико заорал от подхлынувшей боли. — Да и наука говорит, что бочку ты катишь на своего любимого безосновательно. Что-то все у вас, ребята, делается через жопу, — нельзя так шутить с любовью.

— За книгами кассета. — Лицо Горкина превратилось в страшную, покрытую струпьями маску, из раны в паху сочилась кровь, и он едва не терял сознание от муки, ужаса и ожидания неизбежной смерти. Как все садисты, он панически боялся боли и сейчас, оказавшись на месте своих жертв, с легкостью утратил остатки всего человеческого и желал только одного — чтобы все поскорее кончилось. — На ней все, сам снимал. — Горкин вдруг весь затрясся и, ощерившись так, что из лопнувших губ пошла кровь, с ненавистью прищурился на мучителя: — Давай, сука, не тяни!

— Экий ты горячий, обещанного три года ждут. — Убийца аккуратно вытер стеклянный скальпель. — Охладись немного. — Он пустил на лицо купальщика струю воды и отправился на поиски кассеты.

Она нашлась без особых проблем — за собранием сочинений великого гуманиста графа Толстого, по соседству с роскошной, в тяжелом телячьем переплете Библией, отпечатанной брюссельским издательством «Жизнь с Богом».

«It's a Sony» — роскошный моноблок охотно засосал кассету в свое нутро, телевизор ожил, и, сразу окаменев от увиденного, киллер с полчаса не отрывал от экрана глаз.

Потом врубил ускоренный просмотр и отыскал то место, где депутат при помощи опасной бритвы насиловал подружку кольчугинской сестры. Хозяйственный законодатель для этих целей приспособил ванну, в каких обычно держат разделанные туши, и, запустив покадровый режим, Скунс убедился, что это не монтаж и не подделка. Не вызывал сомнений и горкинский голос за кадром: «Вот сука рваная, испоганила весь палас». Киллер задержал дыхание и, вытащив кассету, вернулся в ванную. Там все было по-прежнему — журчали струи, стонал подраненный купальщик, и, выключив воду. Скунс наклонился над ним:

— Кто такой Колун?

Глаза киллера, прищуренные, с размытыми пепельно-серыми зрачками, напоминали бездонные провалы, и это было так страшно, что Горкин попытался сжаться в комок, но тут же заорал от невыносимой боли в сломанных ключицах:

— Макса в курсах, а я не при делах, на линию выходил по телефону… — И внезапно он сорвался на крик: — Хорош мне душу мотать, ты, гнида позорная…