— Сегодня, в двенадцать сорок пять, он прошел пулковскую таможню, в гостиницу не поехал, а поселился в частном секторе. — Пиновская поправила прическу, и на ее виске высветилась седая прядь. — Снял приличную двухкомнатную за триста баксов. По документам числится Мишелем Богарэ, швейцарским бизнесменом. Вот полюбуйтесь, каким его Кефирыч запечатлел на память. — Она разложила веером пачку еще влажных фотографий и презрительно, очень по-женски, усмехнулась: — Каков красавец ангорский?
— Да, физиономию ему отрихтовали по высшему разряду, не узнать. — Дубинин шмыгнул носом и поверх очков всмотрелся в волевое, с правильными чертами лицо на снимке. — Прямо-таки Бельмондо, Чарльз Бронсон лет этак пятьдесят назад…
— Бельмондо так Бельмондо. — Плещеев сделался задумчив и, покосившись на пустое кресло, в котором обычно размещался Лоскутков, тяжело вздохнул: — А какого черта он вообще вернулся-то? Ведь не свой же электорат порадовать — явление депутата народу?
— Скорее, блудный внук вернулся. — Пиновская на мгновение улыбнулась, и стало видно, что она еще очень даже ничего, верно говорят, что баба в сорок пять ягодка опять. — За четыре месяца он звонил деду из Санкт-Диля каждый божий
день, все здоровьем интересовался и сегодня прямо из аэропорта поспешил Степану Порфирьевичу напомнить о себе. — Она раскрыла папку и вытащила текст записи телефонного перехвата. — Вот пожалуйста: «Дед, здравствуй, это я. Как здоровье? Ну что, надумал?» А тот отвечает: «Надумать-то надумал, но давай все разговоры на завтра отложим, сердце что-то сегодня щемит», — и трубочку повесил. То есть я не думаю, что дело здесь в горячих родственных чувствах. — Марина Викторовна убрала бумажку на место и папку закрыла. — Просто ему что-то от деда надо, вот вам и ответ. — Она сморщилась как от кислого и ткнула пальцем в правильный овал на фотографии: — Бельмондо, мать его за ногу!
И коллеги удивленно воззрились на нее — чтобы Пиновская да заругалась! Вот это да! Чудеса, да и только!
Если ехать по Большой Пушкарской и где-то в ее начале повернуть налево, то можно без труда отыскать уютный кабачок с названием вполне заурядным — «Голубой Дунай».
Посмотришь, вроде ничего особенного — играет себе негромкая музычка, «Балтика» пенится в кружках, россияне тусуются. Но это так, первое впечатление, а оно, как известно, обманчиво.
В кругах же определенных заведение это имеет славу громкую и скандальную, что, впрочем, ни на йоту не уменьшает его популярности — клиентов хоть жопой ешь. Не слышится здесь, правда, никогда заливистый девичий смех, а если ты, добрый человек, желаешь просто попить пивка, сплюнь и двигай побыстрее куда-нибудь в другое место, потому как в «Голубом Дунае» собирается народ непростой, главным образом в плане сексуальном.
Давняя это история. Тянется она из глубокой древности, когда Создатель сотворил две человеческие ипостаси — мужскую и женскую — и дал команду: «Будьте единой плотью». Дошло, однако, не до всех. Уж не с тех ли времен и возникло то самое, за что мною позже, при развитом социализме, запросто сажали в тюрьму? Да, слов нет, радели коммунисты за нравственность, а вот среди древних финикиян, сирийцев да лидийцев педерастия считалась делом привычным и, надо полагать, приятным. Недаром апостол Павел писал, что их мужчины отвергают любовь к женщинам и заменяют ее позорным сочетанием с лицами своего пола.
Дальше — больше. Во время таинств в честь культа Молоха, на празднествах Осириса и Милидаты происходил разгул содомии, народ избранный также быстро забыл наказ Моисея: «Ты не должен лежать с мужчиной, как лежишь с женщиной», а потом пошло-поехало. Этруски, самниты и греки вкусили плод однополой любви и поделились ее прелестями с римлянами. Если вдуматься, странные вещи творились.
Ганимед исполнял по отношению к Юпитеру обязанности весьма двусмысленные, величайший, жутко добродетельный греческий герой Эраминанд был любовницей своих солдат, и даже сам Александр Македонский жаловал исключительно мужчин, причем до такой степени, что было трудно заставить его принимать меры предосторожности, необходимые для поддержания царской славы. Ну а о римских императорах даже и говорить не приходится, достаточно вспомнить Цезаря, которого Светоний называл женой всех мужчин.