В-пятых, опьяненный страстью, Ахан сулил своей зазнобе богатство взамен на ее согласие стать ему женой. Всем известно, что Ахан сирота, не имеет перспектив на получение наследства и вообще беден. Выходит, он использовал тривиальный мужской прием ложных посулов ради завоевания женского сердца. Либо… Вот это “либо” я должен подвергнуть следственной проверке!
В-шестых, Накман, по признанию Рахав, имел умысел отомстить иудеям за убиение любимых деток и супруги. В-седьмых, Рахав заявила, что отговорила брата от мести. Нельзя исключить, что истина на устах ее, то есть Накман действительно задумал зло, а она остановила его. Говоря правду, она демонстрирует Йошуа свою благонадежность.
Но, возможно, Рахав лжет — иными словами она не удерживала брата от намерения мстить, или он вообще не имел такого намерения. Тогда ее заслуга перед Йошуа состоит в том, что она предупреждает его об опасности, пусть даже мнимой. Выходит, ложь, как и правда, тоже выгодна ей. Человек сметлив, коли ожидает выгоды.
Ну, а если Накман действительно собирался или собирается причинить иудеям беду, то, значит, он опасен, и необходимо принять превентивные меры. В этом случае, задуманное им лиходейство неизбежно влияло бы на его планы и действия, которые, кстати, вполне могли быть связаны с историей Ахана. Следует разобраться в этом хитросплетении.
В-восьмых, Рахав утверждает, что Накман баснословно богат, однако с великого горя уничтожил свои сокровища, безвозвратно зарыв их в землю. А вдруг она обманывает, то есть он вовсе не лишил сам себя богатства, а нашел ему некое применение, вовсе небезобидное для нас, иудеев? И это обстоятельство тоже требует расследования.
И, наконец, в-девятых, Рахав алчно претендует на достояние Накмана. Ее тяга к золоту выглядит правдоподобной. Не задумала ли она чего-нибудь такого, что могло бы иметь связь с делом Ахана или навредить нам? Было бы не худо выяснить и это, хотя навряд ли их внутриклановые ковы представляют для нас опасность.
Зафиксировав в уме открытые ему на данном этапе расследования факты, Калев пришел к заключению, что настало время познакомиться с Накманом. Что бы ни услышал Калев из уст брата Рахав — никчемную правду или полезную ложь — всё сгодится для дознания.
***
Калев нашел Накмана одиноко сидящим на большом камне вдали от шума людского, в тихом месте на опушке леса. Поза согбенная, локти уперты в колени, подбородок и щеки покоятся на раскрытых ладонях, темные круги под глазами, лицо худое, волосы растрепаны, взгляд отстраненный. Накман выглядел погруженным в горестные думы отшельником.
— Приветствую тебя, Накман, — произнес подошедший дознаватель, — я — Калев, друг нашего вождя Йошуа.
— Садись, Калев, на этот камень напротив меня, — ответил Накман, — поговорим о том о сем.
— Дошли до меня слухи о твоем несчастье, Накман. Мы, иудеи, народ сострадательный, вот я и пришел к тебе со своим сочувствием.
— Спасибо. Сочувствующий упивается превосходством. А сострадание иудейское мне слишком хорошо знакомо.
— Вижу, тяжело на сердце у тебя. Мы же следуем правилу: не судить человека в беде за несправедливые слова его.
— Не только у вас, у всех такое правило.
— Может, помощь тебе требуется?
— Мне ничего от вас не нужно. Когда сам справляюсь, а когда и Рахав помогает. Клан у нас дружный, своего в беде не оставляем.
— Расскажи про семейство покойное. Надо больше говорить с людьми о страдании своем — душа оттаивает.
— Это ты верно подметил. Мученику тем легче на сердце, чем чаще случается ему горе изливать. Беда вот только, что не хотят люди о чужой боли слышать.
— Я — верный слушатель твой.
— Ты чужой, Калев. Устам страдальца родные уши требуются.
— Сестра у тебя есть.
— Мысли Рахав о живых, не о мертвых.
— Должно быть, прав ты.
— Да, прав я. Проверено.
— А скажи-ка, Накман, верно говорят, что собираешься ты мстить иудеям за убиение жены и детей?
— Собирался, но передумал.
— Понимаю, почему собирался, но не понимаю, почему передумал.
— Рахав меня отговорила, вот и передумал.
— Рахав права, она мира хочет.
— Рахав замуж за вашего Йошуа хочет, потому мир ей с вами нужен. А я люблю сестру, добра ей желаю. Вот и отступился от прежнего умысла.
— Отступился? Не знаю, верить ли тебе!
— Я делом доказал! Если бы имел злое намерение, разве стал бы я помогать вам?
— Ты помогал нам?
— А кто жребием управлял на суде Ахана? Не я ли?
— Верно. Это и логично, и убедительно. Коли помогал нам, значит, не носишь более зла на иудеев.
— То-то! Накман зря не скажет!
— Кстати, об Ахане. Знавал ли ты его до суда?
— Приходилось. Встречался с вашим юным героем.
— Случай свел?
— Нет, не случай. Ахан искал встречи со мной. Он признался, что влюбился по уши в мою сестрицу. А она нос воротит. Вот он и спрашивал у меня, как подобраться к сердцу Рахав, дескать, я ее хорошо знаю.
— Дал совет ему?
— Нет. Не мое это дело. У меня голова своей бедой занята.
— А все-таки напрасно ты, Накман нашей помощью пренебрегаешь. Ведь бедно ты живешь, скудно.