Прерванный полет «Боинга-737»

Жена прислонилась к кафельной стене, продолжая наблюдать за мужем. На ее лице читались любопытство и тревога. Возможно, впервые в жизни она прониклась важностью того, чем занимался ее супруг. Комаровскому было приятно отметить это обстоятельство.

– Ошибаетесь, товарищ генерал, – возразил Андреев. – За главного у них мужчина европейской внешности. В штатском. С ним охрана.

– Европейской или американской?

– Да шут их разберет.

– Этого субъекта необходимо идентифицировать, майор, – твердо произнес Комаровский.

– Утром постараюсь, – пообещал Андреев, – но не обещаю. Во-первых, далековато, во‑вторых, этот человек носит маску.

– Какую маску?

– Как у хирургов, знаете? Одни глаза открыты. Но мы постараемся, товарищ генерал.

– Смотрите, не высовывайтесь там.

– Ученые.

Плохо замаскированный упрек заставил Комаровского усмехнуться. Майор был настоящим профессионалом и сердился, когда кто-нибудь сомневался в этом. Характер! Впрочем, генерал Комаровский на отсутствие характера тоже не жаловался. Приказав Андрееву продолжать наблюдение до следующих распоряжений, он порадовал хорошими новостями Каминского, потом поискал взглядом жену и обнаружил, что она незаметно удалилась. Тогда он сделал пару хороших глотков рома, забрался под душ и зычно крикнул оттуда:

– Эй, где та женщина, которая хочет стать матерью? Пусть поторапливается, пока я не передумал! – И засмеялся от полноты ощущений и довольства жизнью.

Глава восьмая Слово американца

Таинственный человек в маске, о котором упомянул в своем докладе майор Андреев, был американцем, янки, гражданином Соединенных Штатов. Его, как несложно догадаться, звали Карлом Лонгманом. До того как заложников начали выводить справлять естественные надобности, он в одиночестве сидел внутри «Хаммера» и от нечего делать перебирал пластиковые карточки с таким благостным выражением лица, словно медитировал, держа в руках молитвенные четки.

В стране, где он родился, не только время сводилось к деньгам. В ней буквально всё приравнивалось к доллару, это было единственное мерило американских ценностей. Какой смысл в любви, дружбе, общественном признании, если они не приносят дивидендов? На кой черт нужны чистая совесть и отзывчивое сердце, если главное – это умение постоять за себя?

Уроженцы «третьего мира», зачастую руководствующиеся эмоциями, а не рассудком, вызывали у Лонгмана брезгливое презрение. Настоящие дикари! Как же далеко им до западной цивилизации! Народы, обреченные на вымирание. Закономерный итог для афганцев или славян. Будущее за американцами, не упускающими свою выгоду ни при каких обстоятельствах. Бизнес превыше всего.

Спрятав банковские карточки в бумажник, Лонгман откинул голову на спинку кресла, молясь об успешном завершении своей миссии. Молитва облегчения не принесла. Почему-то ему казалось, что слушает его не Господь Бог, а совсем другой господин, весь в черном, с рогами и копытами.

Прекратив молитву, Лонгман бросил в рот освежающую таблетку, заложил руки за голову и стал наблюдать за талибами, о чем-то спорящими возле пещеры. Жестикулируя, топая ногами и наскакивая друг на друга, они напоминали обезьян. Все были вооружены и неадекватны, что внушало американцу затаенный страх.

Несмотря на волевой подбородок и ковбойский прищур, Лонгман испытывал постоянную неуверенность в себе и очень страдал от невозможности посещать психиатра, как это было заведено дома. Под его жизнерадостной личиной скрывались демоны паранойи и шизофрении. Он панически боялся потерять работу, боялся стать жертвой покушения, боялся провала, боялся неожиданного ареста.

В этом он ничем не отличался от своих соотечественников, которым вечно мерещилось, что их уволят, ограбят, отдадут под суд, лишат кредитов и пустят по миру. Правда, оторванный от родины, Лонгман находился в действительно критической ситуации. Предоставленный самому себе, изолированный от американского образа жизни, он подозревал, что вскоре у него разовьется сильнейшая депрессия. Хуже этого может быть только смертельный диагноз, потому что людей, страдающих депрессией, в США избегают как прокаженных. Вот и приходится уверять себя и окружающих в том, что у тебя все отлично, лучше не бывает. Или утешаться мыслью, что кому-то значительно хуже, чем тебе самому. Кому именно? Да вот хотя бы заложникам, согнанным в пещеру. Вспомнив мимоходом команду Одиссея, попавшую в сходную ситуацию, Лонгман улыбнулся и, выбравшись из машины, направился к жарко спорящим талибам.

При его приближении все пятеро умолкли и повернулись к нему лицами, словно опасаясь выстрела в спину. В тишине стали слышны возмущенные или негодующие возгласы, доносящиеся из пещеры. Двое часовых, стоявших у входа, держали автоматы на изготовку.

– Что происходит? – спросил Лонгман. Он не оборачивался, но знал, что за его спиной стоят телохранители, пальцы которых лежат на спусковых крючках или очень близко к ним.

Ответил Бабур, кое-как изъясняющийся по-английски.

– Крик, – сказал он, указывая на пещеру. – Громкий. Хотеть выйти. Женщины.

– Зачем? – нахмурился Лонгман.