Прерия

За свою жизнь, деятельную, отмеченную постоянным самоограничением, старик нашел награду в мирной и тихой смерти. Силы, можно сказать, не изменяли ему до самого конца. А их упадок, когда наступил, был и быстрым и безболезненным. Всю весну траппер еще выходил с племенем на охоту, но к началу лета ноги вдруг отказались служить. Его тело быстро слабело, а с ним и умственные способности. Пауни думали уже, что скоро лишатся мудрого советника, которого научились любить и уважать. Но лампада жизни, чуть мерцая, все не хотела угаснуть. В утро того дня, когда прибыл Мидлтон, к умирающему, казалось, вернулась вся его прежняя сила. Он, как бывало, не скупился на полезные наставления и временами, узнавая, останавливал глаза на ком-либо из друзей. Но это было как бы последнее прощание, с которым обратился к миру живых тот, чей дух уже считали отлетевшим, хотя в теле еще теплилась жизнь.

Подведя своих гостей к умирающему, Твердое Сердце помолчал с минуту – не только для приличия, но и в искренней печали, – затем слегка наклонился и спросил:

– Слышит мой отец слова своего сына?

– Говори, – ответил траппер глухо, но в окружающей тишине его слова прозвучали с отчетливостью, от которой становилось страшно. – Я покидаю селенье Волков и скоро буду так далеко, что твой голос не дойдет до меня.

– Пусть мудрый вождь не тревожится, отправляясь в путь, – продолжал Твердое Сердце, в искреннем горе забывая, что другие ждут, когда и им можно будет обратиться к его названому отцу. – Сто Волков будут очищать его тропу от терновника.

– Пауни, я умираю, как жил, христианином! – снова заговорил траппер с такою силой в голосе, что слушавшие встрепенулись, точно при звуке трубы, когда ее призывы, сперва лишь еле доносившиеся из глухой дали, вдруг свободно разнесутся в воздухе. – Как пришел я в жизнь, так я хочу и уйти из жизни. Человеку моего племени не нужно ни коня, ни оружия, чтобы предстать пред Великим Духом. Он знает, какого цвета моя кожа и сообразно с тем, как был я одарен, будет он судить меня за мои дела.

– Мой отец расскажет моим молодым воинам, сколько сразил он мингов и какие совершал он дела доблести и справедливости, чтобы они научились ему подражать.

– Хвастливый язык не слушают в небе белого человека! – торжественно возразил старик. – Великий Дух видел все, что я делал. Глаза его всегда открыты. Что было сделано хорошо, он запомнил; неправые мои дела он не забудет наказать, хотя наказывает он милосердно. Нет, сын мой, бледнолицый не может петь перед богом хвалы самому себе и надеяться, что бог их примет.

Несколько разочарованный, молодой предводитель племени скромно отступил, пропуская к умирающему воинов, вновь прибывших. Мидлтон взял исхудалую руку траппера и срывающимся голосом назвал себя. Старик слушал, как слушает человек, чьи мысли заняты совсем другим предметом; но, когда дошло до его сознания, кто с ним говорит, в его померкших глазах отразилась радость узнавания.

– Я надеюсь, ты не забыл тех, кому ты оказал большую помощь! – сказал в заключение Мидлтон. – Мне было бы горько думать, что я не удержался в твоей памяти.

– Я мало что забыл из того, что видел, – возразил траппер. – Я у завершения длинной череды тяжелых дней, но нет среди них ни одного, от которого я хотел бы отвести глаза. Я помню и тебя, и всех твоих спутников. И твоего деда, того, что был раньше тебя… Я рад, что ты вернулся в прерию, потому что мне нужен человек, говорящий на моем родном языке, а торговцам в этих краях нельзя доверять. Можешь ты исполнить одну просьбу умирающего старика?

– Скажи только, что, – ответил Мидлтон, – все будет сделано.

– Это далекий путь.., чтобы посылать такие пустяки, – продолжал старик; он говорил отрывисто, с остановками – не хватало сил и дыхания. – Путь далекий и тяжелый, но доброту и дружбу забывать нельзя. Есть селение в горах Отсего…

– Я знаю это место, – перебил Мидлтон, видя, что тому все труднее говорить. – Скажи, что нужно сделать.

– Возьми это ружье.., сумку для пуль.., рог и пошли человеку, чье имя проставлено на замке ружья.., один торговец вырезал мне буквы ножом.., потому что я давно собирался послать другу.., в знак моей любви.

– Будет послано. Чего ты хотел бы еще?

– Мне больше нечего завещать. Свои капканы я отдаю моему сыну – индейцу, потому что он добр и верно держит слово. Пусть он станет предо мной.

Мидлтон объяснил вождю, что сказал траппер, и отошел, уступив ему место.