Преподаватель симметрии

Крыша хижины была уже починена – заштопана свежим листом. Как справился с этим безрукий, оставалось загадкой.

Он рыдал на груди Бибо, обнимая его культями. И это было не противно.

Такой ровной, сильной любовью веяло от него. Смешанной с запахом пота и самогона.

Полную готовность перейти по наследству выразил он.

Слуга? раб? оруженосец? управляющий? лаборант? наперсник? брат?

Такую загадку разгадывал теперь Бибо с помощью переводчицы Бьянки и водителя Хулио.

Как ловок, как силен был Пусио! Все у него было руками: колени, подмышки, грудь и живот. Не говоря о пальцах ног.

Прижав обрубком кокос к животу, ухватив клешнею короткий меч, одним ударом срубал он верхушку ореха и тонким гибким ножом, одним круглым движением, добывал оттуда прохладный дрожащий белый мешочек, втыкал в него тростниковую трубочку и подавал гостю.

Бибо ласкал и мял в ладонях прохладный мешочек, как некое небесное вымя, посасывая из трубочки Богом охлажденное кокосовое молоко. И опять все было впервые, связанное с отцом! Очаровательное безвкусие свежести…

До того как попасть к отцу, Пусио был профессиональным распинаемым. Раз в год, на Пасху, приколачивали его к кресту, и он повторял весь последний путь Учителя в праздничном шествии. Такой здесь был сильный католицизм… Нет, это не было так уж больно: привык. В кистях и стопах образовались незарастающие отверстые раны. Истинность веры и ром служили антисептиком. На тридцать третьем году жизни, когда он ходил на Голгофу как на работу, одного из двух не хватило.

И это отец его спас от гангрены и общего заражения крови. И Пусио более не покидал его, переняв от него многие рецепты врачевания.

И он занялся ожогами Бибо, а водитель Хулио покинул их.

«Бизнес», – сказал он, и экипаж исчез, развеваясь.

3-008

Бибо не узнавал жилище отца: так оно преобразилось.

– Я постарался, чтобы все было как при нем, – пояснил Пусио.

Все дыры были залатаны, земляной пол устлан циновками. Очень чисто.

Посреди хижины был выложен из камней круглый очаг, над ним была установлена массивная кованая тренога с большим котлом странной формы. Медная эта реторта сияла, как солнце.

На стенке хижины опять висело распятие, копия прежнего, – темное мореное дерево было инкрустировано ракушками и кораллами. Над распятием портрет отца, выполненный в особой технике: позитив был отпечатан как негатив. Седой негр.

– Единственная фотография, какую я нашел, – извинился Пусио.

Мебели было лишь деревянный топчан и табурет. Стены увешаны пучками трав. Несколько больших темных бутылей на полу.

Пусио с гордостью демонстрировал этот мемориал, поясняя образ жизни его владельца.

В очаге отец изготовлял и древесный уголь, которым пользовал местное население от живота.

В одной из бутылей до сих пор растворялись в царской водке бритвенные лезвия. От радикулита, артрита и подагры.

В другой бутыли он копил вырванные им зубы.

А волшебный сосуд в центре был не что иное, как аппарат для изготовления огненной воды. От всех болезней.

В этой хижине отец спал, пил и молился.

Пусио был уверен, что хозяина забрали живым на небо.

Он как раз работал над скульптурой той штуки, что вознесла отца. Он ее еще не совсем кончил, но принес продемонстрировать. Три деревянных круга один над другим – большой внизу и поменьше наверху – крепились к наклонной ажурной мачте. Орнамент из кружочков вокруг кругов еще не был закончен. Конструкция в целом отдаленно напоминала некий гибрид того крылатого Коня и самогонного аппарата.

3-009

Вот эта хижина… Впервые у Бибо оказалось все свое. Под распятие он установил своего крылатого Полкана.

Он не спал.

Он вконец умучил Бьянку-Мери, и она посапывала у него под мышкой, горячая, как головешка.

В круглое окно на крыше заглянула полная луна.

«Он будет рад, что вы у него живете, – повторял он про себя слова Пусио. – Он вас больше всех детей любил. Он долго не верил, что вы его сын».

«Каков подлец!» – ласково думал сын.

Он посмотрел на Бьянку: освещенная луной, показалась она ему белой. Он входил в нее и плакал. Она не просыпалась и блаженно мычала. «У нее будет ее сын…» – в последний момент успел подумать Бибо.

И снова это была не Бруна, а Бьянка.

– Сама посуди, – все не мог успокоиться Бибо, – ну как такое может быть, чтобы блюдо на четырех огненных ногах!.. чтобы величиною с дом… чтобы прилетело и улетело… Скорее уж правда, что у него взорвался самогонный аппарат… но что же он в нем такое варил, чтобы так рвануло?! Эти две вмятины – не иначе как от треноги…

Бьянка прижималась к нему не иначе как в знак согласия с его доводами.

– Но, с другой стороны… надо же быть такими злыми идиотами: меня в убийстве обвинить! Я же позже прилетел – ты свидетель. Теперь ты не вправе будешь и свидетелем выступить!.. – сообразил он, и это его опять умилило. – Теперь ты…

И она снова отвечала ему во сне, не просыпаясь.