Преподаватель симметрии

– Ты, я смотрю, стал его читателем?

– Я всего лишь за его Именем следил, это вы – за судьбой. Так каков ваш диагноз?

– Гордыня. Смешанного генеза.

– Да… Он же был немножко поляк.

– При чем тут поляк??

– Поляки говорят: нет черта страшнее, чем тот, который верит в Бога.

– Неплохо сказано. Я всегда считал, что острое словцо освобождает от правды.

– Да, горе тому, через кого проходит соблазн.

– Все равно на черта он тоже не тянет…

– А ты уверен, что он вообще был способен различить ангела и черта?

– Людям трудно: приучили их к нимбу и крыльям, рогам и копытам – а где их сейчас достанешь?

– Да не ругай ты себя так! Сколько раз ты его спасал?

– Не считал. Потом это не я, а ты. Я только следил за соответствием имени и судьбы.

– До сержанта он дослужился…

– Да, он уже был готов ко всему.

– Как вы думаете, ему дадут встретиться со своими?

– Нам не положено быть с ним заодно. Мы и так все превысили…

– Кто нам теперь достанется? Опять рядовой, необученный, негодный?..

– Вряд ли нас определят в ту же часть.

– А жаль, мы неплохо сработались.

– Ну тогда прощай… – Капитан и лейтенант крепко пожали друг другу руки.

– А может, все-таки ничья?

– Ты думаешь, его оставят на сверхсрочную?

– Судья разберется.

– Ну тогда, может быть, еще

НЕ КОНЕЦ

Постскриптум

«Я единственный человек в мире, который мог бы пролить некоторый свет на загадочную кончину Урбино Ваноски», – заявил я в самом начале. И был неправ.

Темно.

Конечно, я пришел к нему в назначенный день и час, точно по договоренности. На мой звонок он не откликался. Протоптавшись в холле около часа, я рискнул подняться и постучать – ответа не последовало, толкнул дверь… Она была не заперта, а комната пуста и удивляла своей прибранностью. Койка была строго, даже как-то по-армейски, заправлена. На подушке лежала накрахмаленная рубашка с весьма необычным галстуком и бритва «Жиллетт». Это была как бы голова. Телом была машинопись романа «Исчезновение предметов». На месте кнопки зияла дыра.

Я нагнулся заглянуть: чернота ощущалась сквозной и бесконечной. Абсолютная тьма. Человек бы туда не пролез. Во всяком случае, я не решился просунуть туда ни руку, ни даже палец.

Темно. После него остались только книги и черная дыра. Как это у него где-то сказано про литературу как про наиболее безотходное производство? «Горстка праха в костре тщеславия…» – кажется, так. Где-то затерялся еще и сын… под вопросом. От Дики или от Лили? От кого еще? Ничего, появится наследство – объявится. Звал он его как-то странно, как собачку, – Бибо.

Я сграбастал рукопись, без колебаний забрал и галстук, поколебавшись, прихватил и бритву. Поискал глазами фотографию с троянским облаком – ее не было.

Но темный, невыцветший прямоугольник обоев под ней (из-под нее?) оставался.

С кнопкой было проще и сложнее. Хозяин отельчика оказался милым человеком и даже читателем Ваноски. Он и установил эту кнопку вместе с вентилятором и вытяжкой, чтобы Урбино хоть как-то проветривался. Только это не его дыра! он и не думал ничего размонтировать!

«После каждого приличного автора должна остаться неопубликованная рукопись», – цитирую Ваноски из нашей единственной (оказалось, последней) беседы.

Я выступил открывателем и публикатором «Исчезновения предметов», с чего и началась моя успешная издательская карьера.

Э. Т-Б.

Что-то с любовью… (My Father’s Paradisе [48] )