Преодоление

Но и Саня, представляя себя на месте первого, тоже в невообразимо краткие мгновения понял все то, что понял и осознал летчик в задней кабине. Он понял: докладывать Руководителю полетов об отказе материальной части не позволяет время; нет у них запаса времени – расстояние до черного владимирского леса ничтожно; он также понял, что, если Громов катапультируется, он, Александр Сергеев, катапультироваться не успеет – произойдет столкновение с планетой; но он понял и другое: если первым катапультируется сам, если спасет свою жизнь, то это спасение будет оплачено смертью Никодима Громова, что невозможно представить ни словесно, ни мысленно, как невозможно представить, что при погребении урны с прахом погибшего он, спасшийся по инструкции или по приказу, будет находиться в почетном карауле и каждой клеточкой ощущать на себе молчаливые, осуждающие взгляды товарищей, и уже никогда не сможет жить так, как жил прежде, и улыбаться миру открытой, честной улыбкой, и беззаветно играть с ребятишками, и писать письма мальчишкам, у которых почему-то нет отцов. Представляя себя на месте первого, Саня сделал свой выбор.

– Катапультируюсь… после тебя! – быстро, но твердо ответил он.

На эти размышления и просчет ситуации у экипажа ушло меньше одной десятой доли секунды – миг, невообразимо большой для уходящих в небытие и бесконечно малый для земного наблюдателя; оба летчика твердо знали, выбора на жизнь у них нет, у них есть только один выбор – правильно умереть. Но тот, кто сидел в задней кабине, еще надеялся на силу инструкции и воинской субординации.

– Я приказываю! – хрипел он. – Ты должен остаться!

– Выход, Никодим Иванович! – Саня двинул вперед ручку управления двигателем, одновременно переводя машину в горизонтальный полет; страшная перегрузка навалилась на них, в глазах померкло, самолет взмыл в пасмурное небо, которое показалось им ослепительно голубым, желанным, просторным и самым красивым небом во всем мироздании.

– Никодим Иванович, – Саня облизал языком пересохшие губы. – Вы помните, я задержался, чтобы написать две записки?

– Да… мне показалось странным.

– Я отдам их вам на земле. Там слово в слово описывается этот полет. Так погиб Гагарин!

– Юра?! Наш Юра?! Ты…

– Мы повторили его последний полет.

– А… а… – прозвучало нечленораздельно в ответ, и Саня до самого приземления не мог понять, что хотел сказать этим вечный комэск. Но когда Сергеев виртуозно притер машину к полосе и, зарулив на стоянку, выбрался из кабины, майор уже дожидался его внизу.

– Давай, – глухо сказал он, протягивая мелко дрожащую руку, и Саня молча вложил в широкую ладонь два листка бумаги.

«Никодим Иванович! – приблизив записку к самым глазам, читал Громов. – То, что произошло сегодня с нами, почти до конца повторяет, моделирует последний полет Юрия Алексеевича. Он не мог катапультироваться! И мы с вами теперь это знаем. Чистота эксперимента требовала, чтобы вы считали, будто на самом деле произошел отказ матчасти, и действовали бы применительно к ситуации, в согласии со своей совестью. Я пишу это перед полетом, но мне кажется, он уже окончен – вы действовали правильно! Вы хотели спасти меня, четко сознавая, что самому выбраться не удастся. А теперь восстановите в памяти наш обмен по СПУ и сравните с текстом второй записки. Если моя догадка верна, а я уверен, что верна, наши с вами последние слова по смыслу должны в точности соответствовать последним мгновениям тех, перед чьей светлой памятью мы склоняем головы».

На втором листке, написанном до полета, Громов прочитал:

«Произошел отказ матчасти. Экипаж мгновенно оценил обстановку. Если Гагарин катапультируется – Серегин погибнет. Гагарин не мог катапультироваться. Вот последние слова этих мужественных людей:

Серегин: – Прыгай, Юра!

Гагарин: – После тебя!

Серегин: – Я приказываю! Ты должен остаться! Ты памятник! Ты первый!

Гагарин: – На хрена мне такая…

В следующее мгновение произошло столкновение с планетой. Но если бы у нас, Никодим Иванович, была возможность полностью, до конца, повторить этот полет, то, наверное, удалось бы узнать еще две-три фразы. Я очень тщательно изучил ситуацию и думаю, эти фразы такие:

Серегин: – Прости, Юра!

Гагарин: – Девчонок жалко! Прощай!

Он жил как герой и как герой умер. Я хочу быть хоть немного на него похожим, Никодим Иванович. Поймите меня. Саня».

Большой, сильный, никогда не унывающий Никодим Громов, читая записки, полностью соответствующие тому, что произошло с ними и что они пережили, сдерживался какое-то время, но, когда сложил листки, уже не мог сдержаться и горько, тяжело заплакал. Он плакал молча, положив отяжелевшие руки на плечи отчаянного небожителя и уткнувшись лицом в его плечо, он плакал, вздрагивая всем телом и не стесняясь своих слез.

Глава девятнадцатая

ДОРОГА НА БАЙКОНУР (вместо эпилога)