Преображение человека (Преображение России - 2)

- Отчего же, - говорил он, - на "Вертикальной", - вот... Яблонский и кутила - это всем известно, - и мот откровенный, и бабник явный, когда все это успевает, - неизвестно, но у него четыре, восемь десятых, а у вас шесть, четыре десятых - это разница!.. Там, конечно, есть обстоятельства, и вам известные, и нами они учтены, но-о... при тех же обстоятельствах у вас было бы от силы пять, шесть десятых, а у него четыре, восемь десятых... Вот он получил премию, а вы нет. Он премию, а я за вас нагоняй!

- Да, это нехорошо, - согласился Матийцев.

- Хорошего мало-с... У вас есть хорошее качество: вы добросовестный, однако... в конечном счете это для компании ведь безразлично... вы понимаете?.. раз это дает такой результат.

Посмотрел на него долго и неприязненно и добавил:

- Наконец, вы ведь подводите меня, а? Так как это благодаря мне вы получили шахту, а теперь вами же мне глаза колют... Приятно?

Это было уже грубо.

- Тогда я оставлю шахту другому, более способному, - покраснев, сказал Матийцев все, что и мог сказать.

- Особенной необходимости в этом пока нет. Удвойте энергию.

- Куда же еще? Я работаю семнадцать часов в сутки, отупел, ничего не читаю... В десять вечера сваливаюсь, как камень, в пять на ногах...

- Подберите хороших десятников... Сдайте артельщикам хотя бы всю работу, уж они не дадут маху... Требуйте строже.

Потом он начал говорить об экономии: на креплении, на плате рабочим, на рельсах, на мазуте, на костылях и еще на многом, даже на овсе лошадям, советовал за кем-то проследить, кого-то подтянуть, на кого-то не полагаться - то, что слышал Матийцев уже много раз.

- Ибо что такое инженер в шахте? Прежде всего коммерческий человек. И все ваше назначение в том, чтобы уголь в добыче обходился как можно дешевле, а какими мерами вы этого добьетесь, это уж дело ваше и компании не касается. Вот и все... Поняли?.. Что вам и нужно помнить.

К концу этой неприятной беседы Безотчетов подобрел, оставил его обедать, жена его, Мария Павловна, молодящаяся дама, которая видимо благоволила к Матийцеву, была теперь больше, чем всегда, по-женски внимательна и далека от всего противного, делового; четыре канарейки беспечно заливались, две моськи сыто урчали, заглядывая снизу в его глаза, и даже Безотчетов. рассолодев от горячего, прощаясь с ним, решил добродушно: "Ничего, Александр Петрович, только нажмите педаль. И... не срамитесь". Но неприятный осадок от этого разговора - своя непригодность плотно засел уже в душе и много занял там места.

В феврале цена пуда спустилась было до 5,9, но в марте опять поднялась до 6,3, и опять забеспокоился Безотчетов.

В апреле, в первой половине, пришлась Пасха, когда дней семь-восемь не работали в шахтах, - шли ремонты, которыми ведали подрядчики, - и можно было несколько отдохнуть от ненавистного рудника. Заведующий "Вертикальной Еленой" Яблонский направился в Житомир навестить свою там усадьбу. Матийцев же поехал в Воронеж, где, как знал, жила теперь у своего отца Лиля, курсистка, которую он скромно издалека любил.

Встретились случайно в Москве года два назад на совсем плохой картинной выставке, где оказалось их только двое в совершенно пустых залах. Поразило, что она, как королева: высокая, с корзиной пепельных волос, с лицом тонким, белым, северным, зябко ушедшим в меховое боа, нарядно одетая, даже странно было, зачем она здесь? Точно сказка. И еще больше поразило, что она обратилась к нему первая, когда они близко стояли: "Ну, а вы... нашли хоть один сносный номер?" Голос грудной и досадливая складка на лбу. Взволнованный, удивленно-радостный, он повел ее смотреть отмеченный им свежий этюд. Поговорили немного о живописи, которую любил Матийцев, и она простилась, плавно кивнула головой и плавно ушла, а когда ушла, сразу же стало нечего смотреть в этих скучных залах, и, выйдя следом за нею, он видел и слышал, как шла она вдоль длинного ряда извозчиков, высокая, легкая, и бросала на ходу: "Пречистенка, двугривенный... Пречистенка, - двугривенный... Пречистенка, двугривенный..." Заметил удивленно, что только пятый задергал было вожжами и только седьмой, бородатый, рыжий, в серебре инея, повернулся и отстегнул полость.

И так пусто стало, когда она умчалась, и так просторно, как будто не Москва была кругом, а чистое поле, и так досадно, так неслыханно жалко стало, что вот уехала навсегда, а он даже не спросил, не сумел спросить, кто она, где живет. И все Рождество было тоскливо.

Но к весне они нечаянно встретились в Петербурге, в театре, и потом стали встречаться намеренно. Ничего не было сказано такого, что по-особенному волнует: были как товарищи, говорили о студенческом. Он понимал, конечно, что не он же один открыл ее, и все боялся оказаться смешным.