— Это если выискивать специально. А я не хочу выискивать.
— И напрасно! Ты все-таки подумай еще.
От этого разговора у Владимирцева осталось ощущение какой-то незавершенности, он несколько раз пытался продолжить его, но Глушков неизменно уклонялся.
А репетиции шли своим чередом, уже вышли из выгородок на сцену, уже состоялся прогон первого действия, а Владимирцев все еще так и не понял, чего от него хотел тогда Глушков.
Но вот однажды Заворонский заметил:
— Я бы на твоем месте, Витя, чуть жестче был, пожалуй, конкретнее, если хочешь, даже адреснее, что ли…
И только теперь Виктор понял, чего добивался от него Глушков и на что намекал сейчас Заворонский. Надо было более отчетливо подчеркнуть, что Лука лишь гримируется под сочувствие, что правдоискательство его мнимое, что добро и правда сами по себе еще не могут помешать злу без активного вмешательства в жизнь. И Лука, и вся пьеса становятся вдруг современными.
Владимирцев лишь теперь догадался, что ему предоставили возможность завершить созданный Глушковым образ, что Федор Севастьянович и сам мог это сделать не хуже, а лучше Владимирцева, но не захотел, доверившись интуиции и вкусу ученика.
И Виктор был глубоко ему благодарен.
Глава девятая
1
Сюжет пьесы выстроился окончательно, Половников даже составил подробный план каждого акта и картины, чего никогда не делал с прозой, там у него все текло как-то само собой, движение сюжета определяли не столько обстоятельства, сколько логика развития характера при заданных им обстоятельствах. Там одна глава могла занимать сорок страниц, а другая всего две, здесь же приходилось уравнивать акты по времени, считаться, например, с тем, чтобы актер, занятый в смежных картинах, успел переодеться, учитывать и многие другие особенности сцены. Бывая на репетициях, наблюдая за тем, как выстраивается та или иная мизансцена, видя, как складываются актерский ансамбль, единый ритм и тональность спектакля, Александр Васильевич начал постепенно постигать специфику сценического искусства.
Более экономно и четко обрисовывались и характеры. Тут Александр Васильевич применил очень простой прием: он мысленно проигрывал каждую роль от начала до конца и вдруг обнаруживал, что одна прописана хорошо, другая лишь слегка намечена, а третья настолько никчемна, что актеру просто нечего будет играть. Из пьесы ушли сразу четыре второстепенных персонажа, а ту небольшую смысловую нагрузку, которую они несли, пришлось перераспределить между другими героями.
«Почему же я не делал этого раньше?» — недоумевал он. Проиграв последнюю свою повесть, он обнаружил, что одну побочную линию и трех-четырех героев можно было снять безболезненно, пожалуй, повесть от этого даже выиграла бы.
Когда Половников писал первый вариант пьесы, точнее — делал инсценировку, то зачастую попросту выписывал диалоги, а действия выносил в ремарки. Сейчас, поняв, какое значение в пьесе имеют сама конструкция, тон, ритмика фразы, даже пауза, переписал почти все заново. При этом, прежде чем написать фразу, несколько раз произносил ее вслух, стараясь сопроводить ее соответствующей мимикой и жестами.
Это вызвало серьезную озабоченность Серафимы Поликарповны.
— С кем это ты разговариваешь? — подозрительно спросила она, обводя взглядом его кабинет, и даже заглянула в платяной шкаф.
— А, это я сам с собой, проверяю фразу на слух.
— Странно, — Серафима Поликарповна пожала плечами, — раньше не проверял, а теперь проверяешь. Ты случайно не болен?
— Нет, я абсолютно здоров.
— Странно, — повторила Серафима Поликарповна и неохотно покинула кабинет.
Потом она обнаружила, что он не только разговаривает сам с собой, а еще и размахивает руками, то вскакивает, то садится, то начинает бегать по комнате, при этом лицо у него делается свирепым, глаза блестят как у сумасшедшего. «Может, это шизофрения?» — встревожилась Серафима Поликарповна и достала медицинскую энциклопедию. Потом перерыла годовой комплект журнала «Здоровье», нашла там две подходящие статьи и окончательно убедилась, что диагноз она поставила верный.
На другой день пришел из поликлиники Литфонда невропатолог, вслед за ним появился из платной поликлиники кандидат наук. Объяснив им, в чем дело, Половников вместе с ними посмеялся над Серафимой Поликарповной, что ее страшно оскорбило, и она почти весь день не беспокоила сына, лишь один раз заглянула к нему и сообщила, что обед на столе. Сама она обедать не стала, молча удалилась к себе в комнату. Александр Васильевич, не привыкший обедать один, звал ее, извинялся, но до позднего вечера она была неумолима.
За ужином она сама посмеялась над собой, но все-таки предложила поставить градусник. Температура у Александра Васильевича оказалась вполне нормальной, и Серафима Поликарповна окончательно успокоилась. А вскоре и сама активно включилась в творческий процесс: послушав его из-за двери, вдруг врывалась в кабинет и напористо советовала: