Премьера

— То, да не совсем то, — возразила Антонина Владимировна. — Вы свой стиль несете читателю, ну, непосредственно, что ли, прямо на стол, за которым он читает книгу, в постель, даже в метро, где теперь все читают. А я несу под настроение, с которым он пришел в театр, да и сама я нахожусь в какой-то среде, которая возникла на сценической площадке, если она возникла, а то ведь бывает так, что и среды не чувствуешь… Вот роль чувствуешь, а окружающая тебя среда не сформировалась. И делается так одиноко! Как в космосе! Впрочем, в космосе я не знаю как. А отрешенность, нет — одиночество, оно и в жизни и на сцене бывает страшным…

Александр Васильевич даже отрезвел, слушая ее, он вдруг понял, что Антонина Владимировна открывает для него именно то, что он так долго, мучительно и безуспешно искал: тайну актерского искусства. Ну, быть может, не всю тайну, но что-то неотделимо принадлежащее ей, какую-то ее неотъемлемую часть — наличие личности. Наверное, это не очень удачное сочетание — «наличие личности» — с точки зрения прозаика, поставь он это рядом, вымарал бы при первом же чтении с машинки, может, и редактор поупражнялся бы на таком созвучии, но сейчас оно не только не резало слух, а сливалось в какую-то еще непонятную ему гармонию…

И еще подумалось вдруг:

«И ведь мы сейчас говорим на производственную тему. Ну чем мы отличаемся от тех киногероев, которые в недавнем фильме объяснялись в любви через бригадный метод подряда?»

Подумав об этом, Половников расхохотался, причем настолько громко, что на них стали оборачиваться прохожие. Антонина Владимировна сначала посмотрела на него удивленно, вроде бы шокирована была этим его хохотом, потом пригляделась к нему и, кажется, поняла.

— Ну и пусть! — сказала она вызывающе. И, должно быть не уверовав в то, что он поймет, пояснила: — Пусть думают, что хотят!

Но он понял и вдруг тихо и покорно согласился:

— Пусть. — И для большей убедительности прижал ее локоть, ощущая не то ее, не то собственную дрожь. И, застеснявшись, вдруг отпустил ее, поднял ей воротник и сурово сказал: — Застудитесь еще.

Ей это почему-то особенно понравилось, но она сделала вид, что не оценила его жеста, и ровным голосом продолжала что-то еще о ролях и отрешенности, теперь уже по инерции, без всякого ощущения, даже не стыдясь своего вот этого неощущения, отрешаясь и от своих слов, и от всего окружающего…

Между тем они незаметно для себя миновали и вход в метро, и Новый Арбат и подходили к площади Восстания. Тут стоянка такси оказалась не менее многолюдной, а других поблизости нет. Все это Половников отметил машинально, потому что слушал он Антонину Владимировну внимательно, однако и внешнее шло тоже где-то параллельно, хотя и приглушенно, вторым планом, но шло. И, вспомнив, что они с Владимирцевым сегодня были тут, рядом, в Доме архитектора, Александр Васильевич невольно произнес вслух:

— Все возвращается на круги своя.

— Что именно? — не поняла Антонина Владимировна, кажется даже обидевшись: наверное, он прервал какую-то важную для нее мысль.

— Просто мы с Владимирцевым сегодня уже были здесь поблизости, в Доме архитектора.

— А… — она разочарованно умолкла, и Александр Васильевич, вспомнив про оторванную от пиджака пуговицу, даже ощупал карман, дабы удостовериться, что она не потеряна.

Пуговица была в кармане, она прощупывалась как пятнадцатикопеечная монета, но в этот карман он никогда не клал мелочь и потому не сомневался, что это именно та пуговица.

Александр Васильевич вспомнил, что дежурный администратор ЦДЛ может вызвать такси из парка, и сказал:

— А ведь есть выход. Зайдемте в наш писательский дом, я попытаюсь уговорить администратора.

Дежурила Люба, к Половникову она относилась хорошо, но усомнилась:

— Знаете, канун праздника, вряд ли я что-нибудь для вас раздобуду. Но попытаюсь.

Люба быстрым, оценивающим взглядом окинула Антонину Владимировну и, видимо убедившись, что она не случайный человек, совсем не из тех, кто посягает на уважаемого ею писателя, решительно сняла трубку городского телефона и, не спуская глаз с Антонины Владимировны, стала уговаривать диспетчера:

— Я понимаю, у вас запарка, но нам очень надо. Очень! Ну с линии возьмите, у вас же теперь радио есть. Хорошо, я подожду. — Люба кивнула Половникову: мол, сделает. И тут же спросила: — Через час вас устроит?

Александр Васильевич вопросительно посмотрел на Антонину Владимировну, а та прикинула, что на стоянке они проторчат дольше, и согласно кивнула.

— Спасибо, миленькая, присылайте. — Люба положила трубку и предложила: — Раздевайтесь, посмотрите в фойе большого зала выставку, а я вас найду, когда машина выйдет.

Они разделись и поднялись на второй этаж.

Выставлены были картины писателей, Александр Васильевич даже не подозревал, что так много писателей увлекаются живописью. Почти всех их он знал и рассматривал рисунки и картины с интересом. Антонина Владимировна похвалила: