Прелесть пыли

На широком листе в укромном уголке среди зарослей во весь свой рост вытянулась крупная лесная улитка. А может, и полевая — они не очень хорошо в них разбирались. Улитка выставила рожки, выпучила глаза и ловко везла по листу свои пожитки. Крепкий пестрый домик лихо накренился на ее длинном, белесом, скользком теле. По просторной зеленой поверхности листа улитка двигалась торжественно, точно корабль с поднятым флагом. Видно, была уверена, что ей предстоит долгий путь.

С невольным удивлением смотрели партизаны на эту добродушную франтиху.

— Жмет на всю катушку, — сказал мальчик.

— К нам едешь, дружок, — сказал Голый.

Они долго не могли отвести от нее глаз, будто она была вестником помощи, участия, поддержки какой-то могучей силы, неведомого мира. Но вдруг Голый вскинулся, протянул руку, схватил пестрый домик и вместе с ним поднял путешественницу в воздух. Улитка не втянула рожки, а, изогнув их, поводила ими вокруг — искала опоры и яростно протестовала против столь неслыханного оскорбления.

— Прошу прощения, — сказал Голый. — Я весьма уважаю твою склонность к одиночеству и покою…

— Она небось тоже, как и мы, любит просторы, хоть они ей и недоступны, — сказал мальчик.

— Я уважаю все живое, но…

Голый вытащил нож, разбил домик, отделил мясо от известковой ракушки, разделил добычу на две равные части и одну протянул мальчику.

— Недурно, — сказал Голый.

— Недурно, — сказал мальчик.

И они принялись жевать белое мясо, всячески пытаясь растянуть удовольствие.

Одновременно они тщательно оглядывали кусты, — не попадется ли им на глаза еще какое-нибудь благородное творение. Но улитки в этих местах редко встречались, — и днем с огнем не сыщешь.

Наслаждение боролось с брезгливостью. Они сорвали несколько травинок и стали заедать ими улитку.

— Если бы нашли еще, можно бы испечь. Я разжег бы маленький костер, без дыма, — сказал мальчик. — Я умею.

— Я слышал, — сказал Голый, — что некоторые народы едят и змей. Во Франции улиток нарочно разводят. А в некоторых странах, говорят, едят и ящериц, и даже червей; лягушек-то я и сам ел. — На море легче.

— Почему?

— В море много устриц, всяких рачков, раков — если уж до настоящей рыбы не доберешься. Разведешь костер, — хорошо, не разведешь — тоже хорошо, можно и без него обойтись.

— Всю жизнь мне хотелось поехать на море, — сказал Голый. — Неужели я так и не увижу моря?

— Как можно не видеть моря!

— А посмотри на горы, ведь нам из них выбираться надо!

— Не беспокойся! Мало мы за эти годы прошли гор и лесов? И на море не так легко. Думаешь, там падать мягко?

— Но рыбы-то много?

— Много, но ее надо поймать. А это не так легко, иначе рыбаки были бы самыми богатыми людьми на свете, а я что-то не замечал, чтоб они жили по-господски.

— Разве у нас трудом проживешь!

— Смотри, — сказал мальчик, показывая пальцем на траву за камнем.

— Что там?

— Слизняк ползет.

Теперь и Голый увидел в тени за камнем, во мху черное, лоснящееся тельце крупного, мясистого слизняка. Длинный безглавый слизняк с распущенной по бокам мантией и короткими рожками двигался еле заметно для глаза, весь устремившись к земле, к самым скрытым закуткам под листвой, словно у него были какие-то важные дела с темными силами земли.

— Слизняк, — сказал Голый.

Он осторожно протянул руку, как будто слизняк мог укусить или убежать, а скорее всего оскорбиться — с таким достоинством и таинственностью он полз.

И все же он схватил двумя пальцами мясистое тело слизняка, тщательно обтер его листьями, разрезал ножом пополам и протянул мальчику половину.

— Ешь.

— Не хочется сейчас, — сказал мальчик и стал внимательно разглядывать что-то на шоссе.

Голый положил в рот слизняка и траву, задвигал челюстями и быстро проглотил. То же самое он проделал и с другой половиной. Потом он поймал еще одного слизняка и снова предложил мальчику.

— Не могу, — сказал мальчик, — нехорошо мне. Может быть, потом. Ты ешь.

Голый съел еще штуки три, закусил пучком травы и прополоскал рот водой.

— Голод все съест, — сказал он.

И снова оба обратили тревожные взгляды на шоссе.

* * *

Еще раз над горой блеснуло солнце, и его сверкающее пламя перекинулось за хребет, погрузив в сумрак западные склоны долины. Теперь войска по дороге двигались в полумраке. Партизаны уже не пытались что-либо разглядеть, до них доносился только автомобильный гул, треск мотоциклов и иногда громыханье танка.

Солнце еще не совсем погасло, когда они услышали, что далеко в горах завязалась перестрелка. Раздавались разрывы снарядов и мин, время от времени были слышны и более мощные взрывы, — видимо, била тяжелая артиллерия, расположенная где-то поблизости.

— Слышишь, слышишь? — спрашивал Голый.

— Слышу, конечно…

— Это наши решили ночью пробиваться. Пошли в наступление. Немцы обороняются, потребовали подкрепления, а наши хотят их обмануть.

— Как обмануть? — спросил мальчик.

— До ночи стянуть силы противника в одном направлении, а как стемнеет, прорвать фронт в другом.

Мальчик улыбнулся. Бригада!

И Голый оживился, прислушивался, мигая глазами.

— Густо кладут, — прошептал он.