Прелесть пыли

— Отпустите меня. Всем святым заклинаю! Убьют они меня, если застанут далеко от дома, да еще дознаются, с кем я был… Ничего я никому не скажу… Клянусь всем святым… Ничего не скажу… Ни слова.

— Марш, — пригрозил партизан пулеметом. — Без разговоров!

Испуганный крестьянин пошел вперед, но не замолчал.

— Зачем мне говорить? Никому и слова не скажу…

— Верю, — сказал Голый, — верю, что сейчас ты думаешь так, но по дороге домой возьмешь да передумаешь. Знаешь, с человеком всякое бывает.

Крестьянин протестовал, то и дело останавливался, вступал в пространные объяснения, но Голый был непреклонен.

— Нельзя, брат, нельзя.

А когда тот стал возбужденно размахивать руками, Голый сказал:

— Помоги-ка товарищу. Видишь, плохо ему. Укачали его горы, точно волны морские.

Крестьянин взял мальчика под руку.

Они сошли с дороги. Пересекли овраг и углубились метров на сто в лесную чащу. Отыскав укромное местечко, молча сели.

— Поесть чего с собой нету? — спросил Голый.

— С собой?! И в доме-то ничего нет. Пять армий кормим.

— А есть кто в селе, кроме четников?

Крестьянин понизил голос до шепота и опасливо оглянулся.

— Немцы есть; штаб, что ли, и часовых человек десять. А четников — сотня. И у них вроде бы свой штаб.

— Вот видишь! А наши не приходили?

— Не видал. Больные, может, и заходили, да коли в руки четников, бедняги, попали, плохо им пришлось. Но сам не видел, врать не хочу.

— Верю. Знаю, как это бывает, можешь не рассказывать.

— А вот теперь ты наведешь на меня беду. Как я ночью в селе появлюсь? Несдобровать мне, если застанут меня в такую пору на дороге.

— Ничего, выкрутишься. Не бойся, не так уж это трудно.

— Вот горе-то, что мне теперь делать? Дети у меня. Жена болеет.

— Жаль мне тебя, очень жаль, — сказал Голый, видя, что и вправду крестьянину нелегко. — Ну и нам не сладко.

— Я не говорю, что сладко. Боже сохрани.

Крестьянин внезапно успокоился. Вынул кисет и трубку. Долго возился с куревом, прикидывая, как бы истратить поменьше.

— Закуривай, — сказал он.

— Не курю, — сказал Голый. — Отучился. Забот меньше.

— Верно, забота немалая. И мне табак нелегко достается. Посадишь грядку, да и ту попробуй сохрани от четников. Весь извели, брат, — закончил он с неожиданной откровенностью, но тут же испугался и снова забеспокоился.

— А ты не хочешь? — протянул он кисет мальчику.

— Спасибо, не курю, — закашлявшись, ответил мальчик.

— А ты, парень, никак, больной? — спросил крестьянин.

— Не больной я, — сказал мальчик. — Это сейчас роскошь непозволительная.

— Да, да. Просто мне померещилось… Вот скоро солнце сядет, а вы меня держите здесь, точно дурня какого.

Усы крестьянина взъерошились, напоминая спицы раздвинутого зонтика, глаза тревожно забегали по сторонам.

— Ведь вы понимаете, что я должен быть дома засветло.

— А может, ты поставлен на дорогу нарочно — караульным, так сказать. Мы даже не посмотрели, было ли у тебя оружие. Винтовку в кусты спрятал?

— Будет, будет выдумывать-то! Жена меня ждет, дети. Не до шуток сейчас. Знаешь ведь, они за каждым в селе следят, особенно как немцы пришли. Видно, по их приказу.

Голому не хотелось спорить и заниматься расследованием. Охотнее всего он лег бы и заснул. Он смертельно устал. Кукурузная лепешка не прибавила сил и бодрости. А мальчик изо всех сил старался сидеть прямо.

Солнце спускалось к вершине горы; становилось свежо. Голый старательно натягивал кожух на свои тощие волосатые ноги. Крестьянин не мог отвести от них глаз, но вмешиваться в дела армии не решался.

— Слушай, — произнес наконец Голый, — а что, если ты дашь мне свои штаны? У тебя, наверно, дома есть другие, да и исподники под этими.

— Что ты, брат. Подумай, что говоришь? Нет у меня дома других, и исподников нету. Так-то. Война третий год идет, а сколько нас грабили, палили. Знаешь, что я два раза дом поднимал после итальянцев?

Голый замолк. Выспрашивать крестьянина об окрестных селах не хотелось: боялся довериться, попасть в беду и в то же время не мог и не верить. Сидя на пне, он совсем скорчился, подобрал под себя ноги, пытаясь согреться. Мальчик качался. Вот-вот упадет. Но оба знали, что должны выдержать хотя бы до ночи, а там — будь что будет.

Крестьянин заговорил словно сам с собой.

— Только свернул с дороги — соседа навестить, глядь, вы идете. Да, стоит отойти от дома, и голова долой. В какую-нибудь ловушку да попадешь!

— Лютая буря бушует над землей. Птице негде опуститься, не найти ей мирной ветки.

— Уж это точно.

— Мы тоже тишины не несем.

— Жизнь все время на волоске.

Голый пронзил его взглядом. Разъярился.

— Народ борется и в нашей стране, и во всем мире с тиранией. Скажи, как иначе вытащить страну из крови?

— Не знаю я.

— А я знаю. И народ знает. Народ возьмет власть в свои руки. И во имя будущего мы должны все вынести.

Голый хотел, чтоб крестьянин унес в село определенную идею, но ему не хватило воздуха. Он с трудом перевел дыхание. Потом неожиданно спросил:

— А картошка у вас есть?

— Картошка? — удивился крестьянин. — Есть.

— Есть?

— Не бог весть сколько. Схоронили люди в ямах.

Нелегко уберечь ее в такое время, войска все подбирают.