Прелесть пыли

— Хлеба? Откуда? Мы его с прошлой осени не видали. Раза три пекла кукурузные лепешки, да тверды они для наших зубов. Варим кашу — на нее муки меньше идет.

— А отчего это ты без штанов? — спросил старик Голого.

— Вода унесла. Снял, когда реку переходил. Счастье еще, кожух остался.

— И у меня нет других.

Голый поглядел на свои тощие волосатые ноги и попытался получше упрятать их под кожух.

Мясо было жесткое. Каждый кусочек сначала тщательно резали ножом, чтоб легче было жевать. Голый энергично работал челюстями, непрестанно взглядывая на старика, словно ожидая, что тот скажет нечто важное. Мальчик съежился у огня и ел медленно, болезненно морщась и закрывая глаза.

— А нелегко нам будет у вас ночевать, — неожиданно произнес Голый.

— Почему? — удивился старик.

— Не хотелось бы без винтовки остаться.

— А… — неопределенно протянул старик.

Старуха подвесила к огню горшок с водой и тоже села, молча переводя внимательный взгляд с мальчика на Голого.

— Ничего, управимся, — сказал мальчик.

— Табачку у вас, случайно, нет? Трубка два месяца как пустая, — робко сказал старик и потряс глиняной трубкой с изогнутым чубуком.

— Табачку? — задумчиво переспросил Голый, словно вспоминая, что это такое, и спокойно ответил: — Нет, нету!

— Вот-вот вода закипит, — сказала старуха.

— Вода, — повторил мальчик. Лицо его расплылось в улыбке, а глаза закрылись, словно он захмелел.

Старуха поглядела на него.

— Вода у нас тоже далеко. Вдоволь нет даже для питья.

— Вода дело хорошее, — сказал мальчик.

— Эх, где-то теперь моя Бойка, — произнес старик и снова уставился на мальчика. — Вы, случайно, не знаете?

— Откуда нам знать, — сказал Голый. — Бандиты угнали, может, на работу в Германию, а может, нет.

— Сказала, что вернется.

— Значит, так и будет.

— Да, да, — сказал старик.

Треск огня сопровождал негромкий разговор. На дворе спустилась ночь. А партизанам так не хотелось думать о том, что творится за стенами дома. Им вообще не хотелось вспоминать, что на свете есть дальние дороги, по которым надо шагать и шагать, есть горы и долины. Всем своим существом они отдавались теплу и настоящему. Задача на сегодня…

— Задача на сегодня, — сказал Голый, — устоять и накормить армию, а завтра от нас не уйдет.

Мальчик совсем утонул в своей широкой одежде.

— Дорога у нас ясная, хоть мы и не знаем, где наши бригады, — продолжал Голый.

Старик тихо, так, чтоб не слышал мальчик, произнес:

— Не трудись, я знаю.

Старуха одним махом высыпала желтую муку в котелок и палочкой проделала в середине мучного кома ямку. Затем сложила руки на коленях и стала ждать новых распоряжений. Но глаза гостей слипались.

— Вот тебе передник, укутай ноги: озябнешь ночью.

Голый и мальчик подозрительно поглядывали на старика, а он только время от времени вздыхал, колотил трубкой по колену и понуро молчал.

— Не послушаются они меня, — сказал он, обращаясь к самому себе.

Голый страшился заснуть. Не уверен он был и в мальчике. Но до смерти не хотелось вылезать из дома и следить за стариком. И он решил положиться на судьбу.

— Я спрячу винтовку под гимнастеркой, как только огонь поубавится, застегнусь и так буду спать, — шепнул ему мальчик.

Дед поднялся и откуда-то из угла выволок мешки, тряпки и принялся стелить у огня.

— Придется довериться, другого выхода нет, — сказал Голый.

Бабка растопила в миске масло и вылила его в кашу. Ели молча. Огонь угасал. Легли.

— Вот спасибо, бабуся, что дала накрыться, — сказал Голый. — Что бы я теперь делал!

В темноте они засунули оружие под одежду, затем Голый пробормотал:

— Приведу я тебя в свою Банью! Вот там можно воевать! Картошка-а-а, брат ты мой…

— Слушай, а может, те, наши-то, заснули? — спросил мальчик. — Может, они спят.

— Заснули? Что ж им так громко снилось, как немцы их из автоматов огнем поливали? Знаю я, что с ними стало… Можешь не сомневаться, в этом отношении можешь быть спокоен.

Но все это они говорили уже сквозь сон.

* * *

Спали крепко. Проснулись только тогда, когда солнце уже вовсю зажгло горы. Небо, ясное и многоцветное, приветствовало их в проеме крыши. Старик и старуха возились у дверей и встретили их молча. Слишком много надо было сказать. Дул южный ветер. Теплый.

— Сирокко! — сказал мальчик.

И он услышал морской прибой, плеск волн, запах водорослей.

— Ну, расстанемся друзьями, — сказал старику Голый.

Старик горько стиснул губы.

— Вон, я их слышу… — сказал он, насторожившись. — Я слышу их. Вот это немцы. Видишь, стреляют из пулеметов, взвыли, как волки. Бешено рычат, все бы уничтожили. А вон там, слышишь, итальянцы. Их там что муравьев. Ведь совсем близко. За два часа дошли бы, головой ручаюсь. За два часа. И можете мне поверить, винтовочки у них неплохие. Шесть пуль в обойме. Это бы мне подошло. Патронов у них завались, хоть и стреляют всегда впустую. Мы бы легко подобрались к ним и врасплох захватили. Сразу бы разбежались как миленькие. Правду сказать, охраняют их наши выродки… Но мне там известна каждая тропиночка. И хлеба мешок отбили бы. Кухня их сейчас в пути, и хлеб перевозят на ослах. А вон там партизаны, за тем хребтом. Только они все идут и идут…