Прелесть пыли

— Ого, голова у тебя работает. Чуть выше поднимемся, все увидишь.

— Я и снизу вижу, что впереди благодать.

— Возьми меня под руку. Обопрись, а то меня пулемет вправо тянет. Легче будет равновесие держать. Не робей! Обопрись хорошенько! Давай, вот так. Дорога не такая уж плохая.

Голый понимал, что несет вздор, но делал это с удовольствием. Еще он заметил, что волнуется и что ноги и руки его дрожат. Это было неприятно.

Минут пять они шли молча, потом мальчик тихо спросил:

— Мы видели за холмом село?

Голый задумался:

— Село? Точно не помню. Оно наверняка где-то близко. Всамделишное село. Я думаю, что оно будет совсем такое, как изображают на новогодних открытках. За таким холмом только такое село и может быть. Холм не так уж плох. Я бы сказал, приветливый холм.

Мальчик снова улыбнулся:

— Как хорошо греет солнце! Дома на солнце. Море. Зеленые деревья.

— И кошка в окне.

Им казалось, что стоит тишина. Что солнце сияет на чистом небе. Они не слышали далекого орудийного гула. Временами раздавались глухие разрывы гранат. Ближе к ним рвались тяжелые бомбы. Им казалось, что это переговариваются горы. Казалось, что это грудь земли вздымается в глубоком безмятежном сне.

Холм завораживал своим покоем. Они шли среди камней и зарослей и не могли отделаться от ощущения, что за холмом их ждет что-то хорошее, что там они отдохнут и услышат запах доброй еды.

Вера их не была лишена сомнений. Предчувствие, рожденное горьким опытом, подсказывало, что и это усилие может не привести к заветному берегу.

— Село, чудесное село, — шептал Голый.

Он спотыкался, ноги все сильнее дрожали.

Мальчик это видел.

— Село, — тихо повторял он за ним.

— Не надо удивляться, — сказал Голый. — Никогда не надо удивляться. — Я и не удивляюсь.

— Не удивляешься? — удивился Голый.

— Никогда. Вершина была близка.

Только обойти изрядный выступ — и откроется другая сторона панорамы. Теперь они даже замедлили шаг, чтоб оттянуть наступление счастья, подготовить себя к нему, а может быть, собраться с силами для горестного разочарования.

— Ну, еще немного, — первым нарушил молчание мальчик.

— Право, мы молодцы, — сказал Голый.

Они шли совсем медленно, направляясь к выступу, с которого открывался вид на противоположную сторону холма. Там был сплошной камень, на нем рос один-единственный жалкий куст.

Поднявшись наверх, они посмотрели вперед равнодушно и спокойно, не сожалея и не радуясь.

С этой стороны холм спускался так же полого, переходя в вереницу других подъемов, спусков, скалистых хребтов, поросших редкой растительностью. Грустная, безнадежная картина! Даже далекого села отсюда не было видно.

— Теперь, — сказал Голый, — час, а то и больше будет идти легче.

— Конечно, — ответил мальчик.

И, не отдыхая, они пошли дальше.

* * *

Лишь на вершине следующего холма — откуда они наконец увидели долгожданное село — они сели и не спеша съели кукурузную лепешку.

По нескольку раз приложились к фляжке. Потом долго сидели на небольшом камне спина к спине. Голый дважды повторил:

— Отсюда до села не больше двух часов ходу.

— Да, пустяки, — сказал мальчик.

— Придем засветло, — сказал Голый.

Мальчик старался сидеть прямо и изо всех сил таращил глаза. Он пил гораздо больше товарища. Раз он выпустил фляжку из рук и долго на ощупь, словно в темноте, искал ее, хотя она лежала у самых ног.

Они не помнили, как поднялись, и двинулись дальше. Точно автоматы, они шли и шли. Когда подошли к селу, до заката оставался еще добрый час.

Село карабкалось в гору. Круто бежали вниз полоски нив, за ними шла дорога, за дорогой — овраг, и сразу под ним начинался лес, уходивший далеко в горы. В селе бросалось в глаза большое здание, видимо, школа.

Бойцы спустились на проселок.

— Полгода, как не ходил по дороге, — сказал Голый.

От проселка отходила кривая улица с двумя рядами разномастных домишек.

Они приближались к селу медленно, будто паломники к святому городу. Ноги взбивали дорожную пыль. Долетал запах дыма.

У живой изгороди, где дорога переходила в улицу, Голый заметил, что метрах в пятидесяти от них, в зарослях боярышника, прячется человек. Партизан поднял пулемет и осторожно пошел к подозрительному месту. Мальчик снял винтовку с плеча и устремился за товарищем.

— Выходи, стрелять буду! — сказал Голый в кусты.

— Зачем, брат, стрелять! — Невысокий крестьянин нехотя вылез из кустов.

— Чего прячешься?

— Как же не прятаться? Откуда я знаю, кто идет.

— Кто в селе?

— «Кто в селе? Кто в селе?»!

— Говори!

— Будто легко сказать.

— Четники?

— Они.

Мальчик стоял с винтовкой наперевес в пяти шагах. Голый повернулся к нему.

— Хуже всего первые пять лет, — сказал он мальчику и снова обратился к крестьянину: — Идем! Пойдешь с нами, раз мы с тобой не можем. Вон туда, в лес.

— Куда я с вами пойду! Нельзя мне! Дома меня ждут.

— Поднимемся чуть выше, поговорить надо. Не бойся. Торопись, торопись, незачем нам стоять на дороге.

— Что вы надумали? Убить хотите?

— Зачем убивать? Мы уводим тебя с собой, чтоб ты не вздумал кому-нибудь про нас сболтнуть. А как немного отойдем — иди себе на все четыре стороны, понятно?