Прелат

– Да, я – из рода Монферрада! – воскликнула графиня слегка дрожащим голосом. – Это древний и могущественный род Наварры! Вы похитили меня, дочь гранда! Мой отец сожжёт монастырь, а маркиз де Турней собственноручно вздёрнет вас на виселице!

– О, какой пафос! Прекрасно! И как убедительно! – съёрничал настоятель. – Вряд ли это случиться, ваше сиятельство. Вы непременно увидите своего жениха… Но об этом позже.

– Так вы хотите золота? Отец заплатит любой выкуп!

Настоятель рассмеялся:

– Раньше я ценил серебряные и золотые монеты, но теперь знаю точно: этого не достаточно для настоящей власти. Отведите её в подземелье, пусть охладит свою испанскую гордость и спесь.

– А мальчишку? – поинтересовался монах с хриплым голосом.

– Туда же, в соседнюю темницу.

* * *

Элеонора, объятая страхом, сидела на соломенной подстилке, кутаясь в шерстяной плащ. В темнице царил мрак, единственное освещение, проникавшее из узкой зарешеченной прорези в двери, распространяемое факелами в узком коридоре, связывало её с внешним миром.

Девушка тряслась, словно осенний лис на жестоком ветру, от её испанской гордости не осталось и следа. Слёзы текли из глаз, она слегка всхлипывала, и всё ещё не могла понять, как её, Элеонору де Олорон Монферрада, похитили? – причём, монахи!

Элеонора попыталась сосредоточиться: «Если я не появлюсь в Орлеане в назначенный срок, то маркиз непременно заподозри неладное и начнёт поиски… Да, но ему и в голову не придёт искать меня в монастыре! Кто бы мог подумать: монахи промышляют разбоем!»

В углу что-то пришло в движение, послышался омерзительный писк. Элеонора напрягла зрение и заметила, как из соломы выбрались две здоровенные крысы. Они, словно смотрели на девушку, размышляя, – жива она или нет? – начать свою трапезу сейчас или несколько позже?

Элеонора разрыдалась от собственного бессилия. Она хотели бросить в крыс туфлю, но, увы, ноги были босыми – похитители вытащили её спящей прямо из постели.

* * *

Жиль лежал на грязном вонючем полу темницы, руки его были скручены за спиной кожаным ремнём, во рты по прежнему торчал кляп. Он перевернулся на спину, согнул ноги, плотно прижав их к груди, и так как был весьма поджарым, не успев ещё располнеть на матушкиных харчах, попытался перекинуть руки вперёд.

Жиль пыхтел от натуги, затёкшие руки плохо слушались и, преодолевая мягкое основание, где у всех людей располагается тазобедренный сустав, он окончательно выбился из сил и теперь не мог вернуться ни в исходное положение, ни достичь заветной цели.

Невольно он взмолился:

«Господи! Помоги мне! Я непременно разберусь, отчего монахи стали похищать людей!»

Видимо Всевышний услышал молитвы юноши, и, сочтя его обещание полезным, или, по крайней мере, интересным, помог перекинуть руки через согнутые ноги и освободиться от пут.

Наконец Жиль избавился от надоевшего кляпа, челюсти буквально сводило от боли, губы пересохли, хотелось пить. Но, увы… Он встал и прошёлся несколько раз по темнице, глаза постепенно привыкали к сумраку. И вот окончательно придя в себя, он почувствовал запах гниения. О, этот смрадный аромат испорченного мяса, был ему прекрасно знаком!

Жиль, уже различая в темноте предметы, увидел страшную картину: на стене висел истлевший труп женщины. При жизни, она, вероятно, была блондинкой, потому как остатки светлых волос свешивались на её костлявую грудь.

Узника затошнило и чуть не вырвало. В довершении всей этой ужасной картины, Жиль различил, как из груди несчастной появилась мордочка крысы…

Он не выдержал: голова закружилась, ком подкатил к горлу, затем низверглись рвотные массы, распространяя в удушливом помещении ещё более отвратительный запах.

Сколько прошло времени, Жиль не знал, очнувшись на гнилой соломе в мрачной вонючей темнице, в соседстве с иссохшим трупом. Пытаясь сесть, он неожиданно нащупал рукой нечто холодное. При ближайшем рассмотрении, это нечто оказалось серебряным крестом, изрядно потемневшим от времени, размером примерно в пядь[39]. Как он сюда попал и сколько пролежал в куче гнилой соломы и человеческих отходов, можно было только предполагать.

– Теперь я смогу сделать кинжал… Я им просто так не дамся… – решил Жиль, осматривая стены темницы, пытаясь найти выступающий камень, дабы заточить о него основание креста.

* * *

Поздно вечером, после захода солнца, когда церковные колокола пробили вечернюю зарю, Рене де Шаперон и его слуга, Фернандо Сигуэнса, достигли ворот монастыря Святого Доминика, что недалеко от Шоле.

Рене подъехал к воротам и трижды, как это принято, постучал специальным медным кольцом, торчащим из них, дабы привратник-монах услышал, что прибыли гости или паломники.

Смотровое оконце тотчас отворилось.

– Кто вы? По какому делу? – поинтересовался монах.

– Я – Рене де Шаперон! Со мной профессор алхимии, приглашённый настоятелем Арманом.

Ворота открылись, путники проследовали во внутренний монастырский двор. Рене и профессор спешились, конюх-монах принял лошадь и мула на своё попечение.