Прекрасный возраст, чтобы умереть

– Мне кажется, я где-то вас уже видела, – сказала Глафира, устраивая рядом с чашкой с кофе блюдце с печеньем. На этот раз она сказала чистую правду. Ей действительно показалось, что она где-то уже видела это лицо, и оно ассоциировалось у нее почему-то с церковью и земляничным мороженым. – Вы случайно не священник?

– Я – органист, – не изменяя своему великолепному акценту, произнес каким-то обреченным тоном мужчина. – Меня зовут Густав Валенштайм.

Ну, конечно! Густав Валенштайм – известный органист, музыкант, афиши которого были расклеены по всему городу, в особенности же много их было в районе городской консерватории, на тумбе, расположенной как раз напротив кафе-мороженого «Баскин Роббинс», где Глафира так любила бывать и где всегда заказывала земляничное мороженое!

– Я вспомнила, кто вы! Знаю, что Лиза была на вашем концерте в консерватории в прошлом году! И что, сейчас вы тоже у нас в городе на гастролях?

– Да, но… К вам я пришел, к сожалению, совершенно по другому и очень печальному поводу.

– Что-нибудь случилось?

Густав Валенштайм вздохнул. Уставившись в одну точку, он некоторое время сидел молча, вероятно о чем-то крепко задумавшись, поскольку вид у него был грустно-созерцательный, какой бывает у человека, вспомнившего одновременно что-то светлое и трагичное, после чего еще глубже, тяжелее вздохнул, и глаза его при этом увлажнились!

– Я расскажу все Елизавете Травиной, – мягко, словно стараясь не обидеть Глафиру, произнес он.

И как раз в эту минуту распахнулась дверь, и в приемной появилась раскрасневшаяся, с веселыми глазами Лиза. В руках у нее были пакеты, сумки, коробки. Снег сверкал на ее светлых распущенных волосах, выбивавшихся из-под норкового серебристого берета. Белая шубка была распахнута, под ней виднелись черные брюки и розовый свитер.

Увидев сидящего в кресле Валенштайма, Лиза остановилась, пристально вглядываясь в его лицо, пытаясь вспомнить, где она могла видеть его раньше.

Уложив весь свой рождественский цветной багаж в угол приемной, она стремительно подошла к посетителю и в порыве чувств протянула ему руки, как если бы была с ним знакома.

– Вы – Валенштайм, я угадала? – Лицо ее засияло. – Боже, как же я рада вас видеть! Не пытайтесь даже вспомнить меня, мы с вами не знакомы! Но я была в прошлом году на двух ваших концертах! Я в восторге от вашей игры. Знаете, я так долго была под впечатлением Браденбургского концерта! А еще я ужасно рада, что в нашем городе есть орган и что время от времени можно просто пойти в консерваторию и как бы абстрагироваться от всего того, чем ты живешь каждый день, от суеты и всей этой свистопляски, которую мы называем жизнью… Уф… Извините, что-то я заговорилась…

Глафира за спиной Валенштайма делала ей знаки, что, мол, тсс, потише, поспокойнее, потом закатила глаза кверху, пытаясь остудить взволнованную рождественским шопингом Лизу. Но та, поняв ее знаки по-своему, радостно сказала подруге:

– Господин Валенштайм прекрасно говорит на русском, это правда, он перед концертом сам рассказывал залу о Бахе и видении его творчества…

– Я предполагаю, что у нашего дорогого гостя проблема, – не выдержала наконец Глафира, поднялась со своего места и помогла Лизе снять шубу. – Я разберу твои покупки, унесу отсюда, а ты, – она перешла на шепот, – выслушай его.

Лиза, приведя себя в порядок и, немного успокоившись, села за свой огромный, заваленный папками и книгами стол и приготовилась выслушать Валенштайма.

– Вы извините… Просто, когда увидела вас, глазам своим не поверила!

– Мне очень приятно, что меня здесь узнают, – слабая улыбка осветила бледное мужественное лицо музыканта. – Но, как я уже сказал вашей коллеге, я в вашем городе по весьма печальному поводу. Дело в том, что в октябре этого года здесь, в вашем городе, вернее, за городом была убита одна прекрасная женщина. А уже в ноябре был обвинен и посажен в тюрьму ее муж. Признаюсь, с мужем, правда, неофициальным, я не был хорошо знаком, могу лишь предположить, что он замечательный человек, который, конечно же, не мог убить свою жену. Я бы приехал гораздо раньше, еще в октябре, на похороны, но у меня были гастроли в Америке, так что я все равно бы не успел… Да и не смог бы, сами понимаете, контракты и все такое.

– В октябре? – Лиза поморщила лоб, пытаясь вспомнить о каком-нибудь громком убийстве. – Как звали эту женщину?

– Валентина. Не думаю, что об этом убийстве писали газеты. Вот если бы убили депутата или какого-нибудь чиновника, тогда другое дело, а Валя… Валя была ангелом. Об ангелах не пишут в газетах. Но о них помнят…

И Валенштайм на некоторое время замолчал, пытаясь справиться со своими чувствами.