Прекрасный возраст, чтобы умереть

Сумма была большой, однако Вадим оставался более-менее спокойным, понимая, что деньги он все равно вернет. Люба вступит в свои наследственные права, получит доступ к банковским счетам своей покойной сестры, и дело будет в шляпе!

Но разве Вадим ограничится тем, что заберет у нее эти десять миллионов? Нет, он на этом не остановится. Он потребует у нее все деньги, придумает какую-нибудь аферу, авантюру, скажет, что хочет открыть какое-то свое дело, в результате которого все равно прогорит, если вообще его откроет. В любом случае Любе от наследства ничего не останется. Ни радости, ни свободы, ни удовольствий, ничего!

И тогда она стала мечтать. Мечтать о разводе. О том, чтобы бросить мужа, уйти от него, спрятаться где-нибудь далеко-далеко и чтобы он ее не нашел. Она откупится от него, даст ему денег. Вот только как бы побыстрее это сделать? Может, составить какой-нибудь документ, в котором говорилось бы, что она даст ему денег весной, в мае? Или оставить ему квартиру, взяв с него расписку, что она ему ничего не должна после развода? Что делать? Обратиться к адвокату? Что делать? Что делать? Как избавиться от мужа, который доставляет одни хлопоты, который становится опасен, поскольку угрожает рассказать в полиции о том, что она замешана в убийстве сестры?!

К тому же он должен банку… Обязана ли она отвечать за этот кредит? Отвечает ли жена за долги своего мужа? В Интернете она выцедила только то, что хотела, ответ одного из невидимых интернетовских юристов: «…никто вас не может обязать, если вы добровольно этого не захотите…»

Отлично!

Но она знала Вадима, знала, что он не остановится ни перед чем, чтобы вытрясти из нее весной все сестрины деньги… Будет шантажировать до конца.

И, скорее всего, он купил себе алиби на день убийства… Ну, правильно! Сам-то остался в сторонке, а ее послал на озеро…

А то, что произошло с ней на озере, знает лишь сестра, которой уже нет. И больше никто. И никаких других свидетелей нет и не может быть. Разве что он разыскал кого-то из той компании и дал им денег, чтобы они подтвердили, что ее видели на озере?

Мысли крутились по кругу.

Однажды вечером, когда Люба была одна и готовила ужин, по телевизору как фон шла передача о том, как избавиться от грызунов на даче. Говорили про отраву от крыс, что это может быть опасно и для человека.

Подумав о нехорошем, Люба почувствовала, как кровь побежала по жилам, как запылало лицо.

Крысиный яд? Нет, это очень грубо.

Все последующие ночи она думала об одном и том же: о возможном несчастном случае, который может унести жизнь Вадима.

И почему-то эти мысли, поставленные на чашу весов ее недовольства и страха перед мужем, уравновешивали всю ту боль, которую Вадим причинял ей своим поведением, своей тиранией, своими угрозами. Думая об убийстве мужа, она как бы успокаивалась, и когда вечером он приходил домой, то уже гораздо меньше раздражал ее своими разговорами, придирками, своим желанием унизить ее, сделать своей служанкой. Она покорно накрывала ему на стол, подогревала ужин, стелила чистую постель, гладила рубашки, прислуживала ему, когда он, лежа на диване, смотрел ненавистный ей футбол…

К счастью, он в последнее время не приставал к ней, не требовал исполнения супружеского долга. Ложился сытый, пьяненький, уставший за день (неизвестно, чем он вообще занимался!) и мгновенно засыпал. И Люба, слушая его храп, продолжала мысленно убивать его: подсыпала ему отраву в еду, сбивала его машиной, сталкивала с балкона…

Она даже как бы слышала ту благостную тишину, которая наступит сразу после того, как все будет закончено и она полностью освободится от него и связанных с ним проблем.

…Послышался звук отпираемой двери, Люба вздрогнула. Вот сейчас она попытается сказать ему о своем желании развестись. Скажет все, что думает, однако постарается быть с ним вежливой, не злить его.

– Замерз, – услышала она его голос, доносящийся из передней. – Вроде бы в машине был, а все равно замерз… Люб, я, кажется, заболеваю…

Она слышала, как он раздевается, разувается. Вот сейчас он заглянет на кухню.

– Ку-ку, Любаня, ты что, не слышишь меня? Приготовь мне, что там у тебя, терафлю? Надо бы убить простуду на корню… Ты чего так на меня смотришь?

– Вадик, я подаю на развод, – проговорила она онемевшими губами.

– Чего-чего? Я ей про терафлю, а она мне про развод. Ты спятила, что ли? Согрей чайник, дура!

– Я не хочу с тобой больше жить. Я не люблю тебя.

– Да мне по х…. твоя любовь. Люба, чего стоишь столбом? Говорю же, я простыл! И чтобы я больше не слышал ни о каком разводе. Ишь, чего удумала?! Умная такая… Чего стоишь, спрашиваю?

Она подошел к ней, резко оттолкнул ее, прошел в кухню и включил чайник.

Затем, словно не видя ее и снова толкнув, теперь уже намеренно, так, что она отлетела к стене, вернулся в прихожую и принялся шарить по карманам дубленки.

Матерился, рылся теперь уже по всем карманам – брюк, пиджака, висящей на вешалке одежды.

– Я за сигаретами. Когда вернусь, чтобы все было готово… Вот сука неблагодарная!