Прекрасный Хаос

Она стояла возле кухонного стола, швыряя салат с такой силой, будто собиралась разбить нашу стеклянную салатницу: "Довольно неплохо"

Мой папа спокойно поднял свой стакан молока. "Ну, мой день был невероятен. Я проснулся с невероятной идеей, совершенно неожиданно. Должно быть пришла ко мне прошлой ночью. В свои рабочие часы, я написал предложение. Я собираюсь начать новую книгу."

"Да? Это здорово." Я взял салатницу, концентрируясь на маслянистом виде дольки помидора.

"Она о Гражданской Войне. Я мог бы даже найти способ использовать некоторые из исследований твоей мамы. Мне нужно поговорить с Мэриан об этом."

"Как книга называется, пап?"

"Вот эта часть, что ударила меня из ниоткуда. Я проснулся со словами в моей голове. Восемнадцатая луна. Что ты думаешь?"

Чаша выскользнула у меня из рук, ударилась о стол и разбилась ударившись о пол. Рваные листья, смешанные с неровными осколками стекла, сверкали на моих кедах и паркетных досках.

"Итан Уэйт!" Прежде, чем я смог произнести хоть слово, Эмма уже убирала сырое, скользкое и опасное месиво. Как и всегда. Как только я опустил руки, я уже мог слышать ее ворчание.

"Ни слова больше." Она вполне могла запихнуть старые корки пирога в мой рот.

Как ты думаешь, что это означает, Ли?

Я лежал в постели, парализованный, мое лицо было спрятано в подушках. Амма уже заперлась в своей комнате после обеда, я был уверен, что означало, что она не знала, что происходит с моим отцом тоже.

Я не знаю.

Голос Лены через Келтинг был слышен так же ясно, как если бы она сидела рядом со мной на кровати, как обычно. И как обычно, я хотел, что бы так оно и было.

"Как он мог придумать, это? Мы говорили что-то о песнях перед ним? Мы что-то испортили?"

Что-то ещё. Именно эту часть я не говорил, и старался не думать. Ответ пришел быстро.

Нет, Итан. Мы никогда никому не скажем.

Так если он говорит о Восемнадцатой Луне …

Правда поразила нас одновременно.

Это потому что кто-то хочет, чтобы он так говорил.

Это имело смысл. Темные чародей уже убили мою маму. Мой папа только становится на ноги — легкая добыча. И он уже был мишенью однажды, в ночь Шестнадцатой Луны Лены. Другого объяснения не было.

Моя мать ушла, но она нашла способ оповестить меня, отправив Призрачную Песню, Шестнадцать Лун и Семнадцать Лун, которые застряли у меня в голове, по я наконец не начал прислушиваться. Но это сообщение пришло не от моей мамы.

Ли? Ты думаешь это предупреждение? От Абрахама?

Возможно. Или от моей замечательной мамочки.

Сарафина. Лена почти никогда не произносила ее имени, если можно было этого избежать. Я не винил ее.

Это должен быть кто-то из них, верно?

Лена не ответила и я лежал в своей постели полной тишине, надеясь, что это был один из них. Один из дьяволов, которые нам известны, из знакомого нам мира чародеев. Потому что дьяволы, о которых мы не знаем, были слишком ужасны и незнакомые нам миры были еще страшнее.

Итан, ты еще здесь?

Да, я здесь.

Почитаешь мне?

Я улыбнулся про себя и достал из под кровати первую попавшуюся книгу. Роберт Фрост, один из любимых поэтов Лены. Я открыл книгу на случайной странице: "Мы спрятались за блеском строк, / В стихах нашли себе приют, — / Но сколько страхов и тревог,/ Пока нас люди не найдут!"

Я не прекращал читать. Я чувствовал обнадеживающую тяжесть сознания Лены, прислонившегося к моему, как если бы она прислонилась к моему плечу. Я хотел держать ее столько, сколько мог. Она заставляла меня чувствовать себя менее одиноким.

Казалось, что каждая строчка написана про нее, по крайней мере мне.

Когда Лена задремала, я слушал гул сверчков, пока не понял, что это вовсе не сверчки, Это была саранча. Чума, или как там Миссис Линкольн называла ее. Чем дольше я вслушивался, тем сильнее этот шум был похож на миллион жужжащих пил, уничтожающих мой город, и все вокруг. Затем стрекотание переросло в нечто иное — низкие аккорды песни, которую я узнаю где угодно.

Я слышал песни прежде, еще до встречи с Леной. Шестнадцать лун привела меня к ней, песня, которую мог слышать только я. От них невозможно было скрыться, также как и Лена не могла сбежать от своей судьбы или я от своей. Эти песни были предупреждением моей мамы — единственной, кому я доверял больше всех на свете.

Восемнадцать лун, восемнадцать сфер
Шов срастется сквозь лет препоны
Одна не решила рожденье иль смерть,
Встает над градом День излома

…

Я старался прочувствовать слова, так как я всегда это делал. "Мир вне лет" правила вне мира смертного мира. Но что придет из этого другого мира — 18 луна или "Один/одна не сделавшая выбор? И кто это мог бы быть?

Единственного человека это правило обходило — это была Лена. Она сделал свой выбор. Что означает, что есть другой выбор, который должен быть сделан тем, кто уже делал один.

Но последняя строка была единственной, от которой мне становилось дурно. "День Излома"? Очень походило, охватывало каждый день теперь. Как же все может быть еще более сломанным, чем все это?