В Благовещение, 25 марта 1679 года Катрин Текаквита формально отдала свое тело Спасителю и Его Матери. Вопрос о браке разрешился. Этим мирским подношением она осчастливила отцов. Крошечная церковь была полна ярких свечей. Она и свечи любила. Сострадания! Сострадания к нам, кто лишь свечи и любит, или Любви, которую являют свечи. В чьем-то громадном глазу, мне кажется, свечи – идеальные деньги, как и все андаквандеты, Лечения Еблей.
Преп. Шошетьер и преп. Шоленек были озадачены. Тело Катрин покрывали кровоточащие раны. Они наблюдали за ней, они шпионили, когда она стояла на коленях под деревянным крестом у реки, считали удары, которыми обменивались Катрин и Мари-Терез, но излишеств не обнаруживалось. На третий день они встревожились. Она была похожа на смерть. «Son visage n'avait plus que la figure d'un mort»[217]. Они не могли больше относить ее физическое угасание на счет обычной немощи. Они спросили Мари-Терез. Та созналась. В ту ночь священники пришли в хижину Катрин Текаквиты. Плотно закутанная в одеяла, индеанка спала. Они сорвали одеяла. Катрин не спала. Она лишь притворялась. В такой боли спать не смог бы никто. Со всем мастерством, которое раньше она использовала для плетения поясов-вампумов, девушка вшила тысячи колючек в одеяло и подстилку. Каждое движение тела вызывало новый поток крови. Сколько ночей она так себя истязала? Она лежала голой в свете костра, плоть ее светилась.
– Не шевелись!
– Прекрати двигаться!
– Я постараюсь.
– Ты пошевелилась!
– Простите.
– Ты опять пошевелилась!
– Это колючки.
– Мы видим, что колючки.
– Конечно, мы видим, что это колючки.
– Я постараюсь.
– Старайся.
– Я стараюсь.
– Старайся лежать тихо.
– Ты пошевелилась!
– Он прав.
– Я не совсем пошевелилась.
– А что ты сделала?
– Я дернулась.
– Дернулась?
– Я не совсем пошевелилась.
– Ты дернулась?
– Да.
– Прекрати дергаться!
– Я постараюсь.
– Она себя убивает.
– Я стараюсь.
– Ты дергаешься!
– Где?
– Внизу.
– Так-то лучше.
– Посмотри на бедро!
– Что?
– Оно дергается.
– Извините.
– Ты над нами издеваешься.
– Честное слово, нет.
– Перестань!
– Ягодица!
– Она дергается!
– Локоть!
– А?
– Дергается.
– Коленка. Коленка. КОЛЕНКА.
– Дергается?
– Да.
– У нее все тело дергается.
– Она это не контролирует.
– Она сдирает с себя кожу.
– Она старается слушать нас.
– Да. Она старается.
– Она всегда старается.
– Дай ей это, Клод.
– Колючки ужасны.
– Они делают ужасную колючку.
– Дитя?
– Да, отец?
– Мы знаем, что тебе ужасно больно.
– Это не так страшно.
– Не выдумывай.
– Она сказала неправду?
– Нам кажется, ты что-то затеяла, Катрин.
– Там!
– Это не дергается.
– Это она нарочно пошевелилась.
– Поднеси огонь поближе.
– Давай на нее посмотрим.
– Не думаю, что она еще может нас слышать.
– Она, кажется, так далеко.
– Посмотри на ее тело.
– Оно кажется таким далеким.
– Она похожа на картину, что-то вроде.
– Да, такая далекая.
– Ну и ночка.
– Хмммм.
– Как кровоточащая картина.
– Как плачущая икона.
– Такая далекая.
– Она у наших ног, но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь был так далеко.
– Потрогай колючку.
– Ты.
– Ой!
– Я так и думал. Они настоящие.
– Я рад, что мы священники, а ты, Клод?
– Безумно счастлив.
– Она теряет много крови.
– Она нас слышит?
– Дитя?
– Катрин?
– Да, отцы мои?
– Ты нас слышишь?
– Да.
– Какие у нас голоса?
– Как у механики.
– Это красиво?
– Это прекрасно.
– У какой механики?
– Простой вечной механики.
– Спасибо, дитя мое. Поблагодари ее, Клод.
– Спасибо.
– Эта ночь кончится когда-нибудь?
– Мы когда-нибудь вернемся в постель?
– Сомневаюсь.
– Мы останемся тут надолго.
– Да. Смотреть.