Эдит разделась и легла на клеенку. Я стоял над ней. Ее глаза вспыхнули.
– Я тебя ненавижу, Ф. Ненавижу за то, что ты сделал со мной и с моим мужем. Я была дура, что с тобой спуталась. Я бы хотела, чтобы он встретил меня до того, как ты…
– Шш, Эдит. Давай не будем заводить старую песню. Ты хотела быть красивой.
– Я теперь ничего не помню. Я совсем запуталась. Может, я была красивой раньше.
– Может быть, – откликнулся я – голосом грустным, как у нее.
Эдит приподняла смуглые бедра, устраиваясь удобнее, и солнечный луч просочился сквозь кустик на лобке, придав ему ржавый оттенок. Да, это была красота и без моего искусства.
Я опустился на колени возле кровати и прижал одно тонкое ухо к маленькому солнечному саду, прислушиваясь к крошечной топкой механике.
– Ты сунулся не в свое дело, Ф. Ты пошел против Бога.
– Шш, мой цыпленочек. Бывает жестокость, которой даже я не вынесу.
– Ты должен был оставить меня, как была. От меня теперь никому никакого проку.
– Я могу вечно тебя сосать, Эдит.
Прелестными смуглыми пальчиками она принялась легко пощипывать подбритые волосы сзади у меня на шее.
– Иногда мне жаль тебя, Ф. Ты мог бы стать великим.
– Кончай болтать, – пробулькал я.
– Вставай, Ф. Убери от меня свой рот. Я воображаю, будто ты кто-то другой.
– Кто?
– Официант.
– Который? – спросил я.
– С усами и в плаще.
– Так я и думал, так и думал.
– Ты же его тоже заметил, да, Ф.?
– Да.
Я внезапно поднялся. Головокружение взвихрило мозг, как телефонный диск, и еда, радостно прожеванная недавно, в желудке превратилась в блевоту. Я ненавидел свою жизнь, ненавидел свое вмешательство, ненавидел свою мечту. Какую-то секунду я хотел быть обычным парнем, уединившимся в гостиничном номере в тропиках с индейской сиротой.
– Не плачь, Ф. Ты знал, что это должно было случиться. Ты хотел, чтобы я шла до конца. Теперь от меня никому никакого проку, и я готова на что угодно.
Я ткнулся в окно, но оно было герметично запечатано. Океан был темно-зелен. Пляж разукрашен горошком пляжных зонтиков. Как тосковал я по старому учителю Чарльзу Аксису. Я выглядывал безупречные белые купальные плавки, не омраченные топографией гениталий. – Ох, Ф, иди сюда. Не могу смотреть, как мужчина блюет и плачет.
Она умостила мою голову между голыми грудями, засунув соски мне в уши.
– Ну вот.
– Спасиб, спасиб, спасиб, спасиб.
– Слушай, Ф. Слушай, как ты хотел, чтобы все мы слушали.
– Я слушаю, Эдит.
– Ты не слушаешь, Ф.
– Я стараюсь.
– Мне жаль тебя, Ф.
– Помоги мне, Эдит.
– Так вернись к работе. Это единственное, что тебе поможет. Постарайся закончить свою работу над всеми нами.
Она была права. В этом маленьком исходе я был Моисеем. Я никогда не перейду[184]. Моя гора, возможно, очень высока, но она высится в пустыне. Пусть мне ее хватит.
Я снова напустил на себя вид профессионала. Аромат ее низа все еще оставался в ноздрях, но у меня было дело. С моей Фасги[185] обследовал я обнаженную девушку. Ее мягкие губы улыбнулись.
– Так-то лучше, Ф. Языком было хорошо, но как врач ты лучше.
– Хорошо, Эдит. В чем на этот раз проблема?
– Я больше не могу сама кончить.
– Конечно, не можешь. Если мы собираемся создать паноргазмическое тело, распространить эрогенную зону по всей мясистой обертке, популяризовать Телефонный Танец, то начать должны с отказа от тирании сосков, губ, клитора и дырки в жопе.
– Ты идешь против Бога, Ф. Ты говоришь гадости.
– Рискну.
– Я чувствую себя такой потерянной с тех пор, как больше не могу сама кончить. К остальному я пока не готова. Я из-за этого слишком одинока. Чувствую, как расплываюсь. Иногда я забываю, где у меня пизда.
– Эдит, ты меня утомляешь. Если вдуматься, все свои надежды я возложил на тебя и твоего чертова мужа.
– Верни мне ее, Ф.
– Хорошо, Эдит. Это очень просто. Мы это делаем книгами. Я предполагал, что так может случиться, так что нужные привез с собой. У меня в чемодане еще несколько искусственных фаллосов (которыми пользуются женщины), вибраторы, вибровагина и годемиш[186] или дилдо[187].
– Другой разговор.
– Ложись обратно и слушай. Впечатайся в клеенку. Вытяни ноги и пусть кондиционер сделает свое грязное дело.
– О'кей, валяй.