Прекрасны лица спящих

Итак, в существовании метафизического слуха Чупахин, возможно, и сомневался еще, зато в осуществлении глубинных желаний он уверился и убедился давно: во втором классе, когда при очередной из пересадок за парту к нему посадили «одну девочку».

И не в том была штука, что девочка проплакала тогда два урока и учительница, сжалившись, отсадила ее обратно, и не в том, что был он те уроки счастлив пронзительно и великолепно, а затем огорчен. Он сделал открытие: когда по-настоящему хочешь – сбывается. На радость ли, на беду, но непременно... Едва ли не всегда.

Потом, в дальнейшем, это лишь подтверждалось от раза к разу.

И вот прошло столько лет, и он был поражен, обескуражен, но вовсе не удивился, когда спустя неделю от той встречи в тамбуре его перевели во врачебную бригаду.

По неизвестной (а ему – более чем!) причине из второй смены в четвертую к ним перешла Любовь Владимировна Иконникова, отныне, как сказала Варвара Силовна, его шефиня, его, Чупахина, врач.

* * *

Что за демон свирепый
прыжком наскочил на твою
несчастливую долю?

Женщина социальный работник заходит сюда раз в неделю, обычно так, а сегодня стучит, а он не откликается... Сперва она слышала шорохи, ей показалось, а потом «перестало».

Ей, соцработнице, активно сочувствует, вторя, сосед – складной нестарый мужичок в роскошном матросском тельнике.

– Совершенно верно, – подтверждает он то и дело, – совершенно верно! Молчит как рыба об лед.

Любовь Владимировна (Л. В. отныне) переводит внимающие серо-зеленые глаза с одной на другого. Без милиции вскрывать запертое жилище не полагается, но время, пожалуй, дорого, и, поколебавшись с минутку, она на свой личный риск разрешающе кивает морячку. Что ж, давай, дескать, Балтика, – действуй!

Через мгновенья в руках у того материализуется топор, дверь отжимается от косяка, и Чупахин несильно тумкает в нее плечом.

Гуськом – и первою Л. В. – они вступают с опаской в пустоватую полутьму берлоги одинокого мужчины.

У противоположной стены, под зашторенным вглухую окошком, стоит и раскачивается вперед-назад на четвереньках истощенный до скелетного предела человек. Мятые штаны спущены у него на колени, лоб упирается в пол, а узенький с запавшими ягодицами зад белесовато отсвечивает в едва сочащемся сквозь шторы свете.

«Господи Боже мой! – летучей мышью вспархивает у Чупахина в уме. – Да неужели это явь?»

Белые в рукавах халата руки Л. В. раздвигают, взметнувшись, залоснелые от испарений занавеси.

– Туда! – показывает она на диван Чупахину с морячком.

Один за подмышки, другой за щиколотки, раз-два, осторожно-осторожненько тащат они не сопротивляющееся тело на постель: утрамбовавшееся из простыней и каких-то тряпок гнездо.

Чупахин подтягивает повыше брюки, а сосед-морячок сует что-то из тряпья под выпирающие кострецы.

И вот придуманная Чупахиным женщина опускается у дивана на колени, оборачивает вокруг почитай голой под кожей плечевой кости манжетку манометра и тонкими сильными пальцами быстро-быстро начинает сжимать грушу. Мужчина дышит шумно, открытым ртом, высоко поднимая под грязной футболкой выступающие ребра. Даже такая их щадящая «транспортировка», похоже, доконала его.

– ...лон! Два кубика, пожалуйста. Быстрее!

Оно понятно, на месте Чупахина должен находиться фельдшер, а еще лучше фельдшер с Чупахиным, ну да реалии таковы: машин из центрального гаража присылают почасту больше, чем имеется людей для укомплектованья экипажей... Слава богу, Маша Пыжикова чему-то научила его.

Отыскав в ящике шприц и нужную ампулу, Чупахин подпиливает головку и нетвердой рукой принимается набирать.

– Я внутривенно не умею, – полагая за долг, сообщает он своей... э-э, начальнице.

– И ватку со спиртом, пожалуйста... Вы набирайте, набирайте, ничего.

Пока он возится, указательным пальцем она жмет и покручивает какие-то точки на лице и шее у несчастного больного, и это, наверное, и есть пресловутый «тибетско-китайский массаж», вызывающий в чайной столько насмешек и ядовитых острот.

– Вот, возьмите, – протягивает он шприц.

Л. В. затягивает манжетку потуже, принимает шприц и, присев на принесенный морячком табурет, с третьей попытки попадает-таки в спавшуюся вену.

– В прошлом году он в психдиспансере лежал, – извещает женщина-соцработник из глубины комнаты. – Он на учете у них.

Чупахин достает наугад из шкафа книгу и, положив на нее карту вызова, начинает задавать вопросы – заполнять.

Лет десять назад он еще ходил старшим помощником капитана на сухогрузе, пару лет под конец на рыболовецком траулере в северных морях, потом же по неизвестной причине был списан на берег и проживал здесь, в коммуналке, бобылем.

Да оно и заметно, думает Чупахин, проживал... В одном из углов притулились два полупустых мешочка из полиэтилена: огрызки булок, черного хлеба, печенюшек... У двери – ведро в застывших бурых потеках и чуть не по всему периметру комнаты – черные дюбеля экскрементов, раздавленные кое-где в нечаянные лепехи.