Прекрасное далеко

На реке перекликаются бродяги. Длинными баграми они выуживают из воды холодное мертвое тело леди. Она сжимает в руке клочок бумаги. На листке сами собой появляются слова: «Только ты одна можешь спасти нас…»

Видение уносится, как поезд, промчавшийся сквозь меня, улетает прочь. Я прихожу в себя в пыльном лодочном сарае, руки стискивают весло. Дрожа, я опускаюсь на пол и бросаю сломанную деревяшку. Я отвыкла от мощной силы видений. И никак не могу отдышаться.

Наконец я, спотыкаясь, выхожу и жадно глотаю свежий прохладный воздух. Солнце творит свою магию, рассеивая последние остатки видения. Дыхание выравнивается, голова перестает кружиться.

«Дерево Всех Душ живо. Только ты одна можешь спасти нас. Правда в ключе».

Я не имею ни малейшего представления о том, что все это значит. Голова болит, ровный, ритмичный стук молотков, несущийся над лужайкой, ничуть не улучшает дело.

Мать Елена пугает меня. Она дергает себя за косу, прислушиваясь к молоткам.

— Там зло. Я его чувствую. А ты чувствуешь?

— Н-нет, — бормочу я и направляюсь к школе.

Мать Елена идет за мной. Я прибавляю шагу. «Пожалуйста, пожалуйста, уйди! Оставь меня в покое!» Мы добираемся до поляны и маленького холма. Отсюда, с его вершины, видна школа Спенс, величественно вздымающаяся над деревьями. И рабочих видно. Они на толстых веревках опускают с крыши большие листы стекла и устанавливают их на место. Мать Елена тяжело дышит, ее глаза округляются от страха.

— Они не должны этого делать!

Она быстро идет к зданию школы, крича что-то на незнакомом мне языке. Но я прекрасно слышу тревогу в ее голосе.

— Да вы просто не понимаете, что делаете! — кричит старая цыганка, теперь уже по-английски.

Мистер Миллер и его люди негромко посмеиваются над безумной старухой и ее страхами.

— Уходи-ка ты отсюда, не мешай мужчинам работать!

Но мать Елена стоит на своем. Она выходит на лужайку, обвиняюще показывает на рабочих пальцем.

— Там мерзость! Проклятие!

Какой-то рабочий резко вскрикивает, предостерегая остальных. Один лист стекла вышел из повиновения. Он кружится на веревке, угрожающе раскачиваясь, но наконец попадает в руки стоящих внизу. Кто-то из мужчин хватает его — и обрезает ладонь об острый край. Льется кровь. Кто-то дает ему носовой платок. Окровавленную руку перевязывают.

— Видите? — вопит мать Елена.

В глазах мистера Миллера загорается гнев. Он грозит матери Елене молотком, пока кто-то из мужчин не оттаскивает его.

— Чертова цыганка! Ты — единственное проклятие, которое я тут вижу!

Шум привлекает к лужайке цыган. Итал становится перед матерью Еленой, закрывая ее. И Картик тоже здесь. Работники мистера Миллера хватаются за молотки и прочие инструменты, чтобы поддержать своего мастера, и я пугаюсь того, что может случиться.

Кого-то посылают за инспектором Кентом. Он выходит на узкую полосу травы, разделяющую цыган и английских рабочих.

— Ну, и в чем тут, собственно, дело?

— Да все эти чертовы цыгане, приятель, — сплевывает мистер Миллер.

Глаза инспектора Кента леденеют.

— Я вам не приятель, сэр. И вам бы следовало быть поосторожнее в присутствии леди, или мне придется отправить вас в Скотленд-Ярд.

Он поворачивается к матери Елене:

— Вам лучше уйти отсюда, мэм.

Цыгане медленно поворачиваются, чтобы уйти, но рабочий в рубахе с красной заплатой успевает плюнуть в них, и плевок попадает прямо на щеку Итала. Он стирает его, но не может так же просто стереть свою ярость. Глаза Картика тоже горят бешеным гневом, он бросает на меня такой взгляд, будто я его заклятый враг.

Итал негромко говорит что-то матери Елене на их родном языке. Ее губы плотно сжимаются от страха, мужчины уводят ее. Она бормочет, дрожа с головы до ног:

— Прокляты… прокляты…

Глава 12

На ужин подают ничем не примечательный рыбный суп, который, впрочем, нуждается в соли, и основательно.

Я не могу выбросить из головы Картика, его холодность. Когда я в последний раз видела его в Лондоне, он обещал мне преданность. И что могло случиться, куда пропала его привязанность ко мне? Или такое вообще свойственно мужчинам — преследовать девушку, чтобы потом отбросить ее, как нечто ненужное? При этом Картика терзают мысли об Амаре, и мне бы хотелось сказать что-то такое, что утешило бы его, но я не видела его брата, хотя как раз это, возможно, и должно утешать.

И еще мое новое видение… «Дерево Всех Душ живо». Какое дерево? Где оно? Почему оно имеет особое значение? «Только ты одна можешь спасти нас…»

— Джемма, о чем это ты размечталась? — поддразнивает меня Фелисити.

Ей хочется расспросить меня как следует.

— Я… я не мечтаю.

Я проливаю с ложки суп, вызывая тем самым недовольный взгляд Сесили.

— Нет. Конечно же, нет. Ты просто забыла, как люди улыбаются. Может, тебе напомнить? Это очень просто, видишь?

Фелисити сияет обаянием. Я отвечаю ей напряженной улыбкой, от которой, я уверена, вид у меня становится таким, будто меня мучают газы.

«Я решил не возвращаться». Почему я не могу вытряхнуть из мыслей эту коротенькую фразу?

— Надо будет сказать Пиппе, что суп здесь такой же ужасный, как и при ней, — хихикая, шепчет мне на ухо Фелисити.