Прекрасное далеко

Позже этим же вечером я нахожу отца до того, как он удаляется с другими мужчинами выпить бренди.

— Отец, мне бы хотелось с тобой поговорить, если можно. Наедине.

Он некоторое время смотрит на меня с легким подозрением, но, похоже, его опасения сразу тают. Он не помнит, что случилось, когда мы в последний раз говорили наедине, он забыл тот вечер, когда состоялся бал в школе Спенс. И мне совсем не нужна магия, чтобы стереть эти воспоминания; он сам от них отказался.

Мы уходим в какую-то затхлую гостиную, где от драпировок пахнет застарелым сигарным дымом. Нам следовало бы поговорить откровенно о многих вещах: об ухудшающемся здоровье отца, о битве, которую я выдержала, о друзьях, которых я потеряла. Но мы не станем говорить об этом. Этого никогда не будет, и разница с прошлым лишь в том, что я теперь это знаю. Я должна сама вести свои битвы, и именно это я выбираю для себя.

— Отец, — начинаю я дрожащим голосом, — я просто хочу, чтобы ты выслушал меня.

— Весьма зловещий тон, — говорит он и подмигивает, пытаясь перевести все в шутку.

Ему нетрудно будет забыть все то, что я намерена сказать. Держись, Джемма…

— Я очень, очень благодарна тебе за этот вечер. Спасибо.

— Не за что, дорогая…

— Да, спасибо… но я не стану выезжать на какие-то еще приемы. Я не хочу продолжать сезон.

Брови отца сосредоточенно сдвигаются.

— В самом деле? А почему нет? Разве ты не получила все самое лучшее?

— Да, и я весьма за это благодарна, — повторяю я, и сердце отчаянно колотится о ребра.

— Тогда к чему вся эта ерунда?

— Я понимаю… это звучит бессмысленно. Но я только что начала понимать самое себя.

— Тогда, может быть, обсудим это в другой раз?

Он пытается встать. Как только он поднимется на ноги, разговор будет окончен. А другого дня не будет. Я это знаю. Я знаю отца.

Я кладу пальцы на его руку.

— Прошу тебя, папа… Ты ведь сказал, что выслушаешь меня.

Он неохотно опускается в кресло, но уже потерял интерес к разговору. И вертит в руках часы. У меня мало времени на то, чтобы изложить свои доводы. Я могла бы устроиться у его ног, как в детстве, и он бы погладил меня по волосам… Когда-то это успокаивало нас обоих. Но сейчас не время для утешений, а я уже не ребенок. Я передвигаю кресло так, чтобы сидеть напротив отца.

— Я хотела сказать, отец, что мне не подходит такая жизнь. Все эти приемы и бесконечные балы и сплетни. Я не желаю тратить свои дни, умаляя себя, лишь бы уложиться в рамки этого маленького мирка. Я не могу жить как лошадь в шорах.

— А ты невысокого мнения о свете.

— Я не имею в виду ничего дурного.

Отец раздраженно вздыхает.

— Я не понимаю тебя.

Дверь гостиной открывается. Музыка и шум голосов врываются, нарушая тишину, но дверь вновь милосердно захлопывается, и бал превращается в отдаленный гул по другую ее сторону. У меня на глазах выступают слезы. Я тяжело сглатываю.

— Я и не прошу, чтобы ты меня понял, отец. Я прошу, чтобы ты просто все принял.

— Принял что?

«Меня. Прими меня такой, какая я есть, папа…»

— Мое решение жить своей жизнью, такой, какую я считаю подходящей для себя.

Становится так тихо, что мне хочется вернуть обратно свои слова. «Прости, отец, за дурную шутку… Мне бы хотелось новое платье, ладно?..»

Отец откашливается.

— Это не так просто, как ты говоришь.

— Я знаю. Я понимаю, что могу совершить ужасную ошибку, отец…

— Мир не прощает ошибки так уж просто, моя девочка.

В голосе отца звучат горечь и печаль.

— Что ж, если мир меня не простит, — тихо говорю я, — тогда я научусь прощать сама себя.

Он понимающе кивает.

— А как же ты выйдешь замуж? Или ты не намерена вступать в брак?

Я думаю о Картике, и слезы готовы пролиться.

— Однажды я кого-нибудь встречу, как матушка нашла тебя.

— Как же ты на нее похожа… — говорит отец, и я впервые не морщусь при этих словах.

Он встает и начинает ходить по комнате, заложив руки за спину. Я не знаю, что теперь будет. Уступит ли он моему желанию? Скажет ли, что я дурочка и что все это невозможно, и не велит ли мне вернуться в бальный зал, где все кружится в атласе и веерах? Неужели я обречена остаться в этом мире? Пожалею ли я о нашем разговоре завтра? Отец останавливается перед большим портретом мрачной женщины. Она сидит, положив руки на колени, лицо непроницаемо, как будто она ничего не ждет и, скорее всего, согласна с этим.

— Я когда-нибудь рассказывал тебе историю о тигре? — спрашивает отец.

— Да, отец. Рассказывал.

— Но я не рассказал тебе всего, — говорит он. — Я ничего не говорил о том дне, когда застрелил этого тигра.

Я вспоминаю момент в его комнате, после того как ему дали морфин. Тогда я подумала, что это просто бессмысленное бормотание. Потому что это совсем не та история, которую я знаю, и этой новой истории я боюсь. Отец не ждет моего ответа. Он намерен рассказать все до конца. Он выслушал меня; теперь мне предстоит выслушать его.