Преемник

Ты, Пришедший Извне. Ты думаешь, что тот, кто зачал меня в подземелье, уже свил гнездо для тебя? Он ждал тебя и пытался призвать — и в награду получил смерть, и теперь вселился в меня, преемника? Привратника? И теперь вы встретитесь наконец, воссоединитесь — во мне? Именем замученной мышки?!

И, ослеплённый болью и яростью, я впущу тебя в свою душу? И отрекусь?!

Скрип этих петель. Как холодно снаружи. Как холодно.

И тогда человек, стоящий на пороге, вскинул руку.

Медальон, Амулет Прорицателя, золотая вещь… Бурая вещь. Скрытая ржавчиной пластинка. Самое дорогое, что…

Нет, это не так уж и дорого.

Мама… я хочу быть дождём и смыть твои слёзы. Я хочу быть травой и стелиться тебе под босые ноги, чтобы ни камушка не попадалось тебе на пути.

Эгерт… Я приду в твои сны. Я стану лампой на твоём столе и сожгу твою боль. Посмотри на фитилёк долгой зимней ночью — и ты услышишь, как я говорю тебе: отец.

И ты, чьё имя похоже на моё собственное, вывернутое наизнанку; ты, скитающийся по дорогам спасённого тобой мира. Я преклоняюсь, Скиталец, но не в состоянии повторить твою судьбу.

Танталь… Нет, я ничего не скажу тебе. Ты знаешь сама.

…Вот я бегу по весенней улице.

(СЛУШАЙ МЕНЯ, ПРИШЕДШИЙ ИЗВНЕ. СЛУШАЙ ПОСЛЕДНЕГО ПРОРИЦАТЕЛЯ.)

Мокрая мостовая посверкивает каждым камнем… И в каждом отшлифованном камне отражаюсь я.

(СНЯВ ЗАСОВ, ЗАПИРАЮ АМУЛЕТОМ. ЗАКРЫВАЮ СОБОЙ.)

А ты бежишь навстречу… И смешной старушечий плащ в твоих руках всплёскивает пришитыми седыми космами — как знамя.

А ты — ты ждёшь, смеёшься и ждёшь… На твоей шее созвездие родинок, и в волосах твоих не видно седины. Ни единой ниточки. В мире нет никого красивее тебя.

И ты тоже ждёшь. Ты, когда-то поднявший над башней осаждённого города мою детскую рубашку. Возьми Алану на руки. Чтобы я лучше видел её.

(СОТВОРЁННОЕ В ВЕКАХ И ПРОНЕСЁННОЕ ЧЕРЕЗ ВЕКА, СОКРОВИЩЕ ПРОРИЦАТЕЛЕЙ, ТВОЯ СИЛА.)

Идите ко мне. Идите все ко мне… Дождь будет только вечером, а до вечера так далеко… И весна ещё долго не кончится… И чистые камни. И чистые стёкла. И ручей под твоим каблуком.

(ЗАКРОЕТ НАВЕКИ И СОХРАНИТ.)

И небо. Небо.

(Я СТАНОВЛЮСЬ НА СТРАЖЕ ПОДОБНО ДЕДУ МОЕМУ, ЛУАЯНУ. УХОДИ ЖЕ, ЯВИВШИЙСЯ ИЗВНЕ — ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕТ ДВЕРИ!)

Я… очень… всех…

(ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕТ ДВЕРИ. ЗДЕСЬ ВЕЧНОЙ СТРАЖЕЙ СТОИТ ПОСЛЕДНИЙ ПРИВРАТНИК, ПОСЛЕДНИЙ ПРОРИЦАТЕЛЬ…)

…и твой, Эгерт, сын.

(НАВЕКИ!)

Эпилог

Ворота открываются на рассвете, чтобы на узкие городские улочки могла опустится пыль далёких странствий.

Молодая женщина провожала его до первого перекрёстка; на распутье оба остановились, чтобы проститься.

Неуловимая грань лета и осени. Сухая дорога, тёплые камни на обочине и уставшая от зноя, наполовину выжженная солнцем трава.

— Он не вернётся? — женщина смотрела вдаль. Слова её казались не то вопросом, не то приговором.

Старик пожал плечами:

— Кто знает… Никто и никогда не становился на страже у Двери.

Женщина подняла глаза к небу, будто желая в очертаниях облаков увидеть дверной проём и стоящего перед ним человека.

— Его время изменилось, — медленно сказал старик. — Но каждую секунду он помнит…

— Не надо, — тихо отозвалась женщина. — Мы будем ждать.

— Да, — легко согласился старик. — Конечно.

По полям ползли рваные тени облаков.

— И вас мы тоже будем ждать, — сказала женщина.

Старик улыбнулся:

— Нет. Я не вернусь.

Женщина помолчала. Взглянула ему в глаза:

— Люди ждут… не обязательно для того, чтобы дождаться. Правда?

— Правда, — сказал он серьёзно.

Уходить по дороге проще, нежели неподвижно стоять и смотреть в спину уходящего. В его жизни было и такое — он стоял и смотрел, как фигурки людей на дороге удаляются, становятся всё меньше; вскоре хилый лесок поглотил их вовсе, а он всё стоял и смотрел…

Теперь он уходит — и чувствует за плечами долгий взгляд.

А выжженная солнцем трава получила короткую передышку — прежде, чем высохнуть и пожелтеть, она зазеленеет снова. Маленькая весна в самом начале осени. Летящая за ветром паутина…

Вечная горечь утраты и вечное счастье быть собой. Мир изменился снова — и он изменился, в который раз, и бесконечная вереница его жизней подходит, наконец, к своему естественному завершению. И как хорошо, что это всё-таки случилось с ним — он умрёт, а значит, сейчас он жив…

Живая земля. Живое небо, полное птиц и облаков. Этот странный, в который раз уцелевший мир… Живой. Как пышно украшенный, богато накрытый пиршественный стол.

И старик улыбнулся, запрокинув изрезанное временем лицо к выгнутому, как купол, синему небу. Белые облака обратили к нему свои пухлые, благожелательные рыльца.

И он пошёл дальше.

Мир прорезан горизонтом, и все дороги стремятся за край его, разбегаются из-под ног, как мыши, и трудно понять, начинаешь ты путь или уже вернулся.

Мир не объясняет, зачем.

И тем хорош.

Ибо каждый может привнести в него свой собственный сокровенный смысл.

Столы накрыты для всех. Последняя песня осеннего кузнечика…

Но придёт и весна, которой он, старик, скорее всего не увидит.