Предвыборная страсть

«Агеев, если сунешься в ментовку, эта запись будет крутиться во всех кабаках Прикубанска. И продаваться везде. Прикинь, какие бабки можно заработать. Тебе будет хана. И твоей жене тоже. Народ не любит начальников, трахающих шлюх, и не будет голосовать за баб, чьи мужья развращают молоденьких девочек. Но мы не злыдни. Заставь свою бабу не приходить сегодня на сборище в городском ДК, и никто не узнает про эту запись. Мы свое слово держим. Послушай и подумай. И запомни: сегодня ее не должно быть в ДК. Это все, что мы хотим. Никакой связи. Ты сделаешь — мы забудем обо всем. Думай, Агеев, думай, у тебя мало времени».

Борис выдернул из кармана пиджака носовой платок, судорожно промокнул мокрый лоб.

Чем дольше он слушал, тем сильнее сдавливал сердце страх. Это конец! Сволочь она, Анжела, подлая сволочь, а он дурак! Разве можно доверять таким потаскушкам?!

Выключил магнитолу, сунул кассету во внутренний карман пиджака, уронил голову на стол. Можно и не слушать, он сам знает, что говорил вчера. И о Лере, о Лере столько наболтал! Анжела специально спрашивала… Сволочь, сволочь! Знал бы, что она задумала!.. А теперь… Что же теперь делать? Заставить Леру не ходить на встречу? Эти подонки поставили такое условие… Заставить, не пустить… Но как это сделать, как?!

Илья Олегович Стригунов придвинул телефон, с озабоченным видом постучал пальцем по клавишам и замер, ожидая ответа.

— Приемная Валерии Петровны Агеевой, — послышался в трубке знакомый голос.

— Мариночка, это я, — негромко сказал Стригунов. — Рад тебя слышать, девочка.

— И я рада, что ты позвонил. Как чувствуешь себя?

— В такую-то погоду? Без тебя — отвратительно.

— Я знаю, потому и спрашиваю. Давление?

— Старость, девочка, это ужасная болезнь.

— Ну, перестань, Илья, не тебе говорить о старости. Ты еще в отличной форме, можешь не сомневаться.

— Хотелось бы развеять сомнения, — вздохнул Стригунов. — Да сегодня никак не получится. Сама знаешь, встреча с общественностью, там нужно быть с супругой. Я бы с удовольствием встретился с общественностью в твоем лице и без свидетелей. Но сегодня не судьба.

— Я понимаю, Илья. Спасибо за пригласительный на банкет. Думаешь, удобно мне быть среди лучших людей города? Даже и не знаю, стоит ли идти…

— Ну, решай сама. Раньше бы я тебе не позволил появляться на таком мероприятии, раньше дисциплина была. А теперь… Среди лучших людей половина бандитов, половина проходимцев будет. За исключением, может быть, десятка человек.

— Агеева входит в этот десяток?

— Да, конечно. Я думаю, возглавляет его. Что там новенького у тебя?

— Пять минут назад уехала домой, готовиться к выступлению. Уставшая была, как будто не выспалась.

— Переживала, — усмехнулся Стригунов.

— Ты ведь тоже будешь выступать? Я уже сейчас начинаю тебя ругать, чтобы все прошло отлично.

— Выступлю… Но это чепуха. Знаешь, о чем я думал в последние дни? Не хочу в Москву. Там же, понимаешь, тебя не будет. А это неинтересно, — он гоготнул в трубку.

— Не говори глупостей, Илья, — ласково прощебетала Марина.

— Непременно скажу нашей уважаемой общественности. Ну, будь здорова, Мариночка.

Стригунов положил трубку и долго еще улыбался своим тайным, чертовски приятным мыслям.

15

Тяжелая дремота сковывала тело, опутывала, будто паутина. Вот уже слышны звуки радио, но смутные и отстраненные, как голоса соседей за стенкой. Вот мелькнули перед глазами очертания комнаты и снова исчезли… Опять появились. Похоже, он все-таки дома, в своей постели. Но трудно, почти невозможно шевельнуть рукой или ногой.

Разрывая густую паутину, Андрей Истомин выбрался из дремоты и вздохнул с облегчением: он дома. Серая пелена колыхалась над кроватью, искажая контуры предметов. Андрей протер трясущимися пальцами глаза — они были влажными. И щеки были влажными, и подушка…

Во сне он горько, безутешно плакал.

Слезы душили его. И это были не слезы пьяной жалости к себе, обиды на весь несправедливый, жестокий мир, а слезы сочувствия, сопереживания, отчаянной жалости.

Она снова приходила к нему во сне. Не явилась, не привиделась, а именно пришла — женщина с пышными рыжими локонами и огромными зелеными глазами. Когда женщина приходит, ей что-то нужно. Никто не приходит просто так. Даже приятель заскакивает на минутку совсем не случайно, хотя к утверждает, что шел мимо и заглянул. Тем более женщина.

Она пришла к нему за помощью: такая неизъяснимая тоска была в ее прекрасных зеленых глазах, такая мука, что он горько заплакал. Если нежный, ласковый ее взгляд рождал в душе ощущение небывалого счастья и наслаждения, то грустный вызвал такое же сильное чувство отчаяния. Он плакал от собственного бессилия, от невозможности помочь ей. А она с такой надеждой смотрела на него! Он готов был отдать и саму жизнь, чтобы оправдать это высшее доверие, но не мог и пальцем пошевельнуть.

Он плакал, а она смотрела, смотрела, смотрела…

Если она приходит к нему, пусть даже во сне, — значит, он необходим ей?

Во сне. А наяву?..