Предтеча

Занятия шли ни шатко, ни валко. Длинная химическая аудитория, вмещавшая до сотни студентов, пустовала, пустовала и профессорская лаборатория. Лаборант Воскресенского Эдмунд Федорович Радлов готовил там демонстрационные опыты, да иногда работал Менделеев. Больше практически не было никого; Воскресенский со времен своего, состоявшегося двадцать лет назад гиссенского паломничества, не прикасался к колбам, студенты тоже не появлялись. С удивительным тщанием власти пропололи студенчество, и те, кто остался, уже не идут сами, ждут позволения, а как позволишь, если в тесных комнатах могут поместиться от силы пятнадцать человек. На Галерной было не в пример вольготнее.

Хотя врач строго запретил Соколову практические работы, но в профессорской Соколов все же появлялся. Он не мог оставить мысль устроить студентам практикум. И сейчас, окончив лекции, он не пошел домой, а направился в лабораторию.

Тесно уставленный мебелью и приборами залец был открыт, но пуст. Из-за двери, ведущей в чулан, доносился какой-то шум. Вероятно то Ахмет, сторож, перебирает свой скарб или заваливается спать на лежанке возле плиты. Скоро ему прийдется подыскивать для метелок другое место, темный чулан хоть и неудобен, но пропадать втуне не должен, там вполне можно устроить весовую. Хотя, профессорской лаборатории отдельная весовая не нужна, а студентам все равно работать негде.

Соколов распахнул дверь, вошел. Навстречу ему от плиты поднялся юноша в потертой студенческой тужурке старого образца. Соколов вгляделся в перемазанное сажей лицо и узнал.

– Студент Тимирязев?

– Я, Николай Николаевич! – радостно ответил тот.

– Значит, восстановили вас?

– Никак нет! Вольнослушателем, – Тимирязев улыбнулся. – Не пропаду.

– А здесь, что делаете? – Соколов только теперь обратил внимание на странную внешность собеседника.

– Я?.. Да видите ли, Николай Николаевич, анилин получаю. Дмитрий Иванович предложил для практики в органической химии повторить синтез анилина по Зинину. Вот я и… получаю.

– Так, так… – сказал Соколов.

Бензойную кислоту я купил, – серьезно продолжил Тимирязев, – но еще едкая известь нужна, а ее в аптеке не нашлось.

– Известь есть на складе.

– Только она в открытой бочке, и сколько лет хранится – неведомо. Там уже не известь, а чистый мел. Радлов присоветовал самому прокалить. Знаете, он у Александра Абрамовича поговорку перенял: не боги горшки обжигают. А я, значит, известь обжигаю.

– Известь жечь надо бы в горне, – поправил Соколов. – Плита не годится, жар слаб.

– Да разве можно казенными дровами горн растопить! – нервически воскликнул Тимирязев. – Они же сырые! Шипят, свистят, кипят, но не горят! Спасибо сторож в темненькую пустил. Вот и приходится для синтеза анилина дрова сушить.

– Так, так, – задумчиво повторил Соколов. – Вы, Климентий, продолжайте трудиться, а я, пожалуй, пойду.

Он вышел на улицу, захлебнулся холодным воздухом и, прокашлявшись, поспешил к канцелярии университета.

В тот же днь, ни на что особенно не надеясь, Соколов подал в ученый совет обстоятельную докладную записку о необходимости учреждения при университете особой химической лабораториии.

Совет поддержал его, хотя декан факультета Ленц, подписывая ходатайство, сказал скептически:

– Ничего у вас, Николай Николаевич, не выйдет. Не такие витязи на этом деле головы теряли. Чтобы с господина Делянова да деньги выжать? Не выйдет, уверяю вас.

Действительно, в скором времени пришел ответ: «Рассмотрев предложения физико-математического факультета о преподавании естественных наук, я нахожу, что эти предложения совершенно основательны и вполне соответствуют своей цели. Но, для приведения их в исполнение необходимы денежные средства, которых, к сожалению, университет не имеет. Ходатайствовать же об отпуске их из государственного казначейства было бы, как мне вполне известно, безуспешно.»

Так началась великая бюрократическая одиссея Николая Соколова. Он обратился с просьбой об отпуске сумм через голову попечителя прямо к министру. Новый министр, Головин, был прямой противоположностью Путятину. Он не любил крайностей, противоположности старался примирять, смешивал пшеницу с плевелами и всюду, где только мог, пас овец вместе с козлищами. Ответ министра был уклончив: Соколову предлагалось представить проект.

Проект был представлен и немедленно начались прения:

– Использовать под лабораторию химическую аудиторию? А где тогда читать лекции?

– Занять под аудиторию помещения во втором этаже? Но там казенные квартиры, где в таком случае, прикажете жить педелям?

– Читать лекции в рекреационном зале? Да это же против правил!

Министр Головин любил выслушивать мнения профессоров, хотя и нечасто им следовал, поэтому Соколов обращался теперь исключительно в министерство. Тайный советник Иван Давыдович Делянов лишь качал головой, грустно сетуя о неугомонном просителе, однако, в глубине души был рад, что его самого оставили в покое.