Предтеча

— Пойди к Ивану и потребуй от него выдачи всех служилых татарских князей. Скажи, что твой царь обеспокоен укрывательством его недругов на московской земле.

— Ха, Иван не выдаст!

— А ты поспорь. Потом уступи, потребуй не всех, а, к примеру, Даньяра и Касима.

— Их-то он и не выдаст.

— Ты еще поспорь. Снова уступи и перейди к Латифу.

— А если Иван отопрется?

— Снова поспорь, укажи на следы царевича в московскую землю. Будет упорствовать, сошлись на фирман. Потребуй, наконец, шерть[43], пусть даст крестоцеловальную грамоту, что Латифа не укрывает, а по появлении обязуется выдать его тебе.

— Ха, мне не шерть, а Латиф нужен!

— Не торопись, Чол-хан, — успокоил его Лукомский. — Дав такую шерть, Иван вынужден будет или надолго упрятать царевича (а если козырь не в игре, то зачем его держать?), или тихонько убрать. В обоих случаях ты сможешь сообщить своему царю о тайной смерти царевича в Московии, не опасаясь его скорого воскрешения.

В конце концов Чол-хан так и сделал, и дело пошло так, как предполагал Лукомский. Самым слабым местом в его задумке было получение крестоцеловальной грамоты: московский государь мог воспротивиться такому унижению. Но в ходе переговоров своими отказами и запирательствами московиты довели татар до такого раздражения, что, опасаясь дальнейшей свары, вынуждены были согласиться на шерть. Правда, поставили условие: чтобы порухи имени государя нашего не было. Тут-то и пошли проволочки. Московиты написали грамоту, где вместо обычного «улусник», как именовался московский князь в сношениях с Ахматом, было проставлено: «Божей милостью государь всея Руси». Начались долгие прения о титлах, потом о содержании грамоты, а когда наконец о тексте договорились, настал великий пост, и Иван объявил, что никаких крестоцеловальных грамот в это время давать неможно. Затеялись новые споры, в них втянулись новые люди, пошли к митрополиту — возок надолго сошел со столбовой дороги, заплутал по проселкам и наконец напрочно засел в грязи.

Бессмысленная затяжка рассердила даже привычного Лукомского, не говоря уже о Чол-хане, который кипел, подобно полному калгану на жарком огне. Наконец он не выдержал и собрался отъехать в Орду с жалобой на Ивана. Московиты испугались, и вот вчера в присутствии татарского посольства Иван зачитал грамоту, поцеловал крест и произнес уставные слова: «Целуем на грамоте крест в том, что будем поступать, как здесь писано». Лукомский много бы отдал за то, чтобы увидеть, как унизился перед сыроядцами «государь всея Руси», но вынужден был, к сожалению, только представлять это. И всякий раз, воображая обряд крестоцелования, он радостно улыбался.

Приятные мечтания были нарушены тихим слугой, который робко доложил о приезде московского боярина. Лукомский недовольно поморщился, но приказал впустить гостя. Он недружелюбно посмотрел на вошедшего и от неожиданности вскинул брови — перед ним стоял князь Андрей.

Князь Андрей стремительно помчался из Алексина. Встречный ветер выбивал слезы, будь путь подоле, все бы глаза вылил на дорогу. В быстротечном однообразии зимника вспоминалась ему беспокойная жизнь последних недель: большие и малые порубежные города, крепости, остроги, заставы, бесконечные дороги и люди, в большинстве безымянные и безликие — князь не забивал память такими мелочами. А она в благодарность услужливо напоминала ему о верных свершениях и удачно сказанных (иногда даже придуманных задним числом) словах. По всему выходило, что без него южная граница не могла бы утвердиться и все, что содеялось полезного, было указано им. «А кто бы еще смог это сделать?» — спрашивал он себя, и в ответ вставали картины учиненных им дознаний, торговые казни, ползающие у ног злоумышленники, жалко оправдывающиеся глупцы и голосящие бабы.

— Гляди, батюшка, как бы всех не выкосил, кто тады служить будет? — сказал ему как-то дядька Прокоп.

Князь припомнил, как осердился на верного слугу, но тот, привычный к частым вспышкам гнева своего хозяина, не отстал:

— Так я рази говорю, что несправедливо? Рубишь, говорю, крепко. Прежний наш владыка Феодосий тоже лих был: восхотел поповскую братию силою на божий путь навесть и за разные ихние прегрешения кого в монахи погнал, кого сана лишил, на кого пеню крепкую наложил. И содеялось вскоре, что не стало кому в церквах служить. Взволновался народ, затужил и во всем владыку овиноватил. Так что поостерегись, батюшка. Малый дельник все ж лучше вовсе бездельника.

— Сорную траву с поля вон! — ответил он тогда Прокопу. — Все-е-е повыдергаем, чтоб злаку легче расти, и найдем, кого взамен сора посадить…