Предсказание – End

Они, местные, все здесь чего-то недоговаривают. Только глянут на тебя искоса, пожмут плечами. Например, о той трагедии в парке. Ничего не говорят об убийце той несчастной девицы. А ведь его вроде бы почти сразу поймали, арестовали. А вот судили или нет? Может, уже расстреляли? Да нет, тогда уже действовал мораторий на смертную казнь. Так, значит, он до сих пор сидит пожизненно?

Надо будет как-нибудь навести справки. Жене мэра, градоначальника, надо быть в курсе таких историй, будоражащих умы избирателей. Мало ли что. Вот явился же в город брат потерпевшей, что-то может снова всплыть. Конечно, у него – у этого самого Фомы Черкасса – и у его компаньона Мещерского она ничего такого узнавать не будет. Есть иные способы. Ну, естественно, не тот, каким они воспользовались, чтобы узнать судьбу прошлого губернатора. В ходе последнего сеанса тот, кого они так настойчиво бомбили вопросами, даже, кажется, не на шутку рассердился на них. Блюдце сновало по столу, как сумасшедшее. Что значила все эта темная чепуха, которую они так старательно ловили с каждым движением блюдца, с каждой буквой? «Берегитесь» – вот что она запомнила. И еще то странное непонятное слово «Л, И, Б, Х, А, Б, Е, Р». Вернувшись домой, она еще раз проверила, заглянула в немецкий словарь – недаром когда-то учила в школе язык. «Liebhaber» действительно значило «любовник».

– Юленька…

Юлия вздрогнула. Муж звал ее во сне. Она приподнялась на локте – спит. Что-то снится ему. По лицу не поймешь, он всегда спит на животе, уткнувшись. Неудобная поза – отсюда и сны. Зовет ее. Ее захлестнула волна нежности. Всегда с тобой, Севка, во всем. Каменная стена, опора во всем, и в горе, и в радости, пока смерть не разлучит, – это все я, твоя жена…

Она села, осторожно поправила сползшее с мужа одеяло. Неудобная поза, таблетки на ночь. С ними надо завязывать. Отсюда и нервы, эта его внезапная вспыльчивость, с которой он порой совершенно не может совладать. Выдержка – главное оружие государственного мужа, будущего политика. Вспыльчивость, гнев, припадки бешенства – это слабость, ущербность провинциального менталитета, что хочу, то и ворочу, вести себя прилично на людях не умею. Он этим тоже грешит и всегда грешил, все семь лет их брака. С этим тоже надо завязывать. И она ему поможет. Она, жена, а не какие-то там таблетки.

Она спустила ноги с кровати. Решено: пока он спит, блюдце отнести на кухню, а пузырек достать из кармана его пиджака и выбросить. Она протянула руку к тумбочке. И неожиданно отдернула ее, точно обожглась. Ей померещилось… конечно же, со сна… ей показалось, что блюдце едва заметно двинулось от ее руки прочь, точно увернулось, избегая прикосновения. Оно лежало на тумбочке возле ее изголовья донцем кверху.

Глава 8 Карусель

Колокола Сретенской церкви, что в самом центре Тихого Городка, на улице бывшей Мещанской, бывшей Коммунистической, а ныне снова Мещанской, звонили, созывая в это раннее утро прихожан. Чтобы никто не заблудился в тумане, не сбился с пути и нашел верную дорогу. В столь ранний час прихожане, однако, бойко прибывали – по одному, по двое, вот и целая группа подрулила на машине организованно – все сплошь молодые, в красивой форменной одежде, которую носит в Тихом Городке только обслуживающий персонал недавно построенного модернизированного кинотеатра «Синема-Люкс».

Кинотеатр, как и многое в городе, принадлежал Ивану Самолетову. Работать в нем, получая весьма неплохие по меркам города деньги, у местной молодежи считалось очень престижным, как, впрочем, и в принадлежащем Самолетову торговом центре «Все для жизни и комфорта», и в игровом клубе, и в десятке других мест. Однако, чтобы работать и получать приличные деньги, кроме прилежания и трудолюбия, надо было непременно каждое утро (в том числе и в выходные) являться спозаранку в церковь на службу. Это было требование босса – Ивана Самолетова, который и сам всегда подавал пример своим многочисленным служащим.

«Какие такие грехи Иван Николаич Самолетов замаливает? – поговаривали в городе. – Есть, значит, грехи, если он в шестом часу утра каждый день в церковь перво-наперво мчится службу стоять».

Ивану Самолетову в этом году исполнилось тридцать восемь лет. Он считался самым богатым человеком города. И до сих пор еще не был женат.

Его сотрудники помнили один разговор, который произошел у него возле Сретенской церкви, более известной горожанам как церковь царя Василия Темного, с одним продвинутым столичным программистом, нанятым фирмой «Самолетов инкорпорейтед» для обслуживания компьютерной техники. Программист, молодой парень, независимый, талантливый, отчаянный тусовщик и любитель пива, был крайне озадачен требованием вылезать из теплой постели ни свет ни заря и под звон колокола мчаться к заутрене наперегонки с боссом.

– Я не понимаю, – заявил он Ивану Самолетову, когда они поднимались по ступенькам церкви, громко, во всеуслышание. – Я что, обязан сюда приходить? А если это идет вразрез с моими убеждениями?

– Вы что – еврей, мусульманин, кришнаит? – спросил его Самолетов.