Предпоследний круг ада

Жена расплакалась и убежала в ванную. Как раз вовремя, потому что проснулся сын Максимка и вышел из детской, потирая глаза. Тарантино напоил его кефиром – ребенок его обожал, себе сделал кофе, а когда ушел в спальню, чтобы одеться, жена проплакалась и вышла.

– Хочешь, я отведу Макса в садик? – спросил Костя.

– Я сама, – тускло ответила супруга.

И Марченко уехал на работу. В дороге вспоминал анекдот про американца, который пил с русскими, и думал о том, что скандал с женой – это только начало. Продолжением станет разговор с Селезневой. Он был процентов на девяносто уверен в том, что следы помады и утреннее СМС незапланированная пакость. Так получилось. Селезнева не хотела навредить. Но женщины так коварны и непредсказуемы, что стопроцентной гарантии он бы не дал.

– Лучше б я умер вчера! – простонал Костя.

Зазвонил телефон. Марченко с опаской глянул на экран. Если на нем высветится «Дознаватель Селезнева», он сорвется. Но поговорить с Тарантино желал Аркадий Устинов, он же Джорджи.

– Доброе утро, – поприветствовал он Костю.

– Если бы, – буркнул он.

– Тоже метеозависимый? Меня плющит, когда погода меняется.

– Расскажешь об этом, когда я приеду. Мне осталось пять километров преодолеть.

– Разворачивай колымагу свою и дуй на киностудию, там тебя сюрприз ждет.

– У меня два вопроса. Первый: с каких это пор японская машина, пусть и не новая, стала считаться колымагой, а второй – что за сюрприз?

– У меня два ответа, – в тон ему ответил Аркадий. – Первый: за машиной надо следить, чтоб она не кряхтела при езде, тогда ее никто не обзовет нехорошим словом, второй: в диване, облюбованном сестрами Сомовыми, найдены ключи с подозрительным брелоком.

– Кем найдены?

– Крысом Бориской. Но заберешь ты их у Чаплина.

– Хорошо. – Тарантино перестроился, чтобы развернуться. – Еще что-нибудь по делу есть?

– В стакане, из которого пил Абзал Садыков перед смертью, найдены следы яда.

– То есть он отравился водой, которую для его дяди принес Евгений Бородин?

– Похоже на то.

– Но остальная жидкость безвредная?

– Да, иначе у нас была бы гора трупов.

– Поэт на убийцу никак не тянет.

– И мотивов нет.

Аркадий резко замолчал, затем, бросив в трубку: «Повиси!», заговорил с кем-то другим:

– Доброе утро. Вам кого? – Очевидно, в кабинет зашел некто незнакомый Джорджи. – Майора Марченко? Его нет на месте. Надеюсь, будет к обеду. Что-то передать? Ничего? Зайдете позже? Тогда всего вам хорошего.

– Кто это был? – спросил Костя.

– Симпатичная брюнетка лет тридцати двух.

– Селезнева, – понял Тарантино и, не сдержавшись, произнес ее фамилию вслух.

– Та самая? Дознавательница? Что ж… Хороша.

– Она мне ничего не передавала?

– Нет. А должна была?

– Ладно, пока.

И отключился.

Тарантино уже устал ругать себя, но не мог остановиться. Нарисовался, фиг сотрешь, как говорили во времена его молодости. Понимал же, что если хотя бы один человек увидит, как майор Марченко провожает Селезневу, об этом на следующий день весь отдел будет знать. Но в пьяном кураже плевать хотел на это. А в глубине души даже торжествовал: признанная красавица предпочла его, Тарантино, остальным мужчинам, хотя среди них появился такой мачо, как Джорджи. К тому же Марченко не планировал оставаться у Селезневой. Тем более на ночь… Но не устоял! А кто бы смог?

«Многие, – самому себе ответил Костя. – Устинов, если бы оставался женатым. Он же верный… Лаврушка, который как огня боится своей супруги. Его тесть, считающий женщин, готовых на связь с несвободным мужчиной, мягко говоря, морально неустойчивыми…»

Но изводил Тарантино себя не потому, что нарисовался перед коллегами. Они позубоскалят в узком кругу да забудут. Его все больше беспокоила Селезнева. Пришла в кабинет, но часы не передала. Значит, хочет увидеться с Костей еще раз, а он жаждал этого избежать по многим причинам…

И главная из них: ночь с дознавателем Селезневой была незабываемой! И если он снова увидит ее зовущие губы, покрытые розовой помадой, ощутит легкий аромат духов, прикоснется к ее мягкой, как бархат, руке, то снова пойдет провожать ее после работы и…

Останется у нее навсегда!

А Косте Марченко нельзя делать этого – у него семья.

Глава 4

Кукуся так и не перезвонил. Не ответил ни на один из двух десятков Жениных вызовов. За завтраком поделился этим с дедом. Тот, выслушав, спросил:

– Где живет, знаешь?

– Нет.

– А говоришь, друзья.

– Мы всегда встречались в пивных или на улице.

– Тогда обойди пивные, где Кукуся завсегдатай, его не поймаешь, так, может, у друзей его узнаешь адрес.

– Думаешь, с ним что-то случилось?

– Мало ли, – пожал плечами дед. – Он же пьющий, а еще шебутной, такие часто попадают в неприятности…

– Ты прав. Но пивные открываются после одиннадцати, и в это время там не бывает посетителей.

– До вечера потерпи.

– Но если Данила в беде, я должен поторопиться.

– Да в вытрезвителе он или дома отлеживается после пьяной драки, – отмахнулся старик. – Я за него не переживаю, а вот за тебя – да. Зря ты связался с эти матершинником, называющим себя поэтом. Мне никогда этот мальчишка не нравился, и я был рад, что вы перестали общаться после школы.