Предпоследняя жизнь. Записки везунчика

«Нет, Вован, хули возвращаться?.. не для тебя это дело, не для тебя… не чужой же ты мне, в конце-то концов, племяш… пока что вот — кладу тебе в «скулу» прессину баксов на лечение и, ясное дело, на бациллу… прибарахлись по высшему классу, а тогда уж кукарекай, как человек, звучащий гордо, не то что какой-нибудь пухлогубый нигерийский аферистишка с фарами навыкат… тут заодно и на кабаки с подстольными сосками тебе хватит… если кто, не дай Святой Пантелеймон, наехать вздумает, звони только мне… мало не покажется тому наезднику — кровью захаркает, я его, паскуду, враз в Николая Островского превращу, потом сожгу в котельной Вторчерметсырья… привет мамане передай с папаней, скажи, что ты для нашего труда рылом не вышел — оно у тебя такое шевровое, что никак не лезет в наш кирзовый ряд».

33

Можно сказать, удалось мне тогда выбраться чуть ли не из гроба, удалось… избежал черт знает чего, иначе замочили бы… даже не услышал бы напоследок сказанных дядюшкиных слов: «Виноват, племяш, на моей ты теперь дурной совести до обвиниловки на Страшном суде… таково уж падлючье существование белковых наших тел, что прости за халатность и недосмотр родственных связей… ты у нас типа тот же Владимир Ильич, который много знал и рано помер, — такой вот, блядь, объявляется веселый цирковой номер».

Закосил я тогда, между прочим, под эпилептика так вдумчиво, что слишком уж вжился в ту спасительную для меня роль… с неделю потом пошатывало, как после всамделишной падучей… разбитость нервишек, да и всего тела тоже, была невероятной, словно выбило из-под оснований жизни все опоры, все-таки удерживавшие меня в границах взбаламученного отечества… случай с дядюшкой был последней точкой… все, решаю, валю без оглядки, хуже не будет, надеюсь, на мой-то век хватит там свободы и демократии.

К слову говоря, в те дни Кевин, без всякого вызова общественному мнению народа ходивший по улицам в обнимку с Котей, спросил меня однажды:

«Почему это просвещенные русские интеллигенты, освободившиеся от тирании, свысока поплевывают на явно благородные цели политкорректности?.. ведь папаш ваших и мамаш уничтожали, гноили в тюрьмах, унижали, оскорбляли, ни в хер не ставили как личностей, завели черт знает в какие тупики истории, а поплевывающим интеллигентам, возможно, и тебе с Котей — плевать тем не менее на нашу родившуюся в муках демократию — почему, хотел бы я знать?.. почему рожденная нашей свободой нравственная идея достижения всеобщего равенства, лежащая в основании политкорректности, так отвращает и пугает бывших каторжников и рабов?.. ведь от ее торжества — два шага до братства».

Я снова завел Кевина с Котей в тот же грузинский кабачок, и там мы славно поболтали.

«Однажды, — отвечаю большому либералу Кевину, — в разговоре с умным, бывалым и очень дальновидным человеком я выступал, так сказать, в роли защитника этой передовой вашей идеи… вот что сказал он, и, забегая вперед, я не мог с ним не согласиться».