Предназначение

Глава 5

Уговорили таки, уломали.

Остался Радко в городе. Люди смотрели по началу на него, как на диковинку. Но уже к полудню на другой день словно забыли. И не такую диковину видали. Всем ветрам открыты живем. Бывало и вовсе невообразимое. А больше на Ягодку да на птицу вещую, которая с достоинством взирала на всех с плеча Радогора, таращились. Да и то, думал Радогор, слух по городу все же расползся. И все пытались угадать, а не обманулся ли староста, заглянув в вороньи глаза?

Воевода грешил в первую очередь на Торопку, но язык у того, вопреки обещанию, и на второй, и на третий день оставался на прежнем месте, в Торопкином  рту,  и чувствовал себя там уверенно. Лодейщиков же трогать было невместно. Чужедальные. Из  других краев прибыли. Рот не закроешь. А поэтому и говорят смело, что думают. Разве, что, посадить в лодии, оттолкнуть от берега и плыви безвозвратно. И не появляйся больше в городе.

 Впервые за многие дни, а может и не многие, но такие, что жизни равны,  можно было ни куда не спешить, не бежать и не скрываться. Толокся целыми днями в городе или на пристани. Всматривался в лица, ища хотя бы отдаленное сходство с теми, кого уж больше нет и никогда не будет. Вслушивался в разговоры и уходил дальше. Беда миновала и о нем благополучно забыли. И только мальчишки порой шли поодаль, разглядывая не столько может быть его сколько его приятелей. А потом возвращался на постоялый двор, присаживался на край лавки сидел молча, слушая их неторопливые речи, пока не оставался один. А лодейщики редкий день прежние. Одни уходят, забив грузом свои суда до верху. Другие приходят… и речи иные, что ни вечер. А Радко все что слышит, как воду мягкая тряпица, в себя впитывает. К ночи голова пухнет.

А Ягодка, когда наскучит лежать, сам по себе шляется по городу, в котором у него приятелей не один воз завелось. А там где, приятели, там и угощение. От одного к другому, пока на пристань не забредет. Забредет, да и просидит там до ночи. Редкий рыбкой не угостит.  Бывает и вран на его спине прокатится, к удивлению люда. Глядят, пальцем в их сторону тычут. Но в прямь, в глаза глядеть не осмеливаются.   Вдруг сочтет взгляд дерзким, рассерчает, и увидишь тогда то, что лучше не видеть. Уж лучше либо как жить, чем увидеть то, что старосте довелось увидеть. А увидел Остромысл и что? Тем же вечером ноги отнялись, а там и язык во рту повиноваться отказался. Так и лежит колодой, третьего дня ждет.

Воевода Смур больше не заходит на постоялый двор. Давал без спешки обдумать его слова. Хотя сам считал, что и думать не над чем  сироте, который остался без роду, без племени. Они же его и в род готовы впустить. Знай  служи… Торопка же на дню не по разу забегал. Сверкнет дурным глазом, толкнет врану, если на плече окажется, гостинец под когтистую лапу, - задабривает, значит, -  и хохотнет.

-С тобой, брат ворон, лучше в ладу жить. И Радогора вашего не задирать. Я хоть и не волхв, но так тебе скажу… Но умолкал, поймав на себе чей – нибудь взгляд.

Лодейщики народ бывалый. Рисковый. Иному, страшливому  да боязливому, из своих городищ лучше не ходить. Не только все нажитое можно потерять, но и голову в дальних краях можно оставить. Удивить таких трудно.

Раз послушали и забыли.

Эка  невидаль, птица – вещун, что человеку смертный порог указала. Иной и сам ее находит за всяко просто. А про бэра и говорить не стоит. А колдовства навидались всякого. Не древа, горы ходуном ходят от колдовства черного.

С потемками соберутся у очага и у каждого есть, что сказать. И у каждого есть, сказать. А ночью, глядя на звезды за волоковым оконцем все по крупинке, по зернышку перебирать. Глядишь и что – то новое, неведомое доселе застрянет в сознании.

-На полночь я не люблю ходить. Тоскливо там. И торги тоскливые. Редко, редко, когда селеньице попадет. А то и вовсе  одинокое жилье. Плывешь и все лес по берегам и конца – края ему нет. А потом упрется река в гору и повернет обратно. Колотится о камни, бесчинствует и ярится, и тут уж не зевай. Глазом моргнуть не успеешь, как подхватит, понесет и расшибет о скалу.

Ратимир не лодейщик, а старшина дружины, которая лодейный караван  в пути бережет. Ростом пониже Радогора, лицом суров и неулыбчив. Говорит раздумчиво, со многими остановками.

-Снег там ложится рано и река встает тоже рано. А в горах и вовсе по всему лету не тает. Нелюдимые места. Язык же с нашим схож.  Люди  звероватые из себя, но живут без обмана, без лукавства, словно дети малые. Но меха там богатые. Лодию за короткое время можно наворочать. Кто совесть утратил, и взор златом – серебром застил, в одно лето обогатиться может.

Замолчит надолго, задумается трубку табаком набивая. А люди не торопят, задумавшись над его словами. И ждут, когда Ратимир сам речи продолжит, а пока услышанное в мозгу свое место найдет и уляжется, чтобы при случае достать ловчее.

-А на полдень, если долго плыть…

У Радогора глаза горят, как камни на рукояти его меча.