Преддверие (Книга 3)

- Я уверен во всем, что касается моего тела, - Женя засмеялся и отпил немного воды из стоявшей на столике чашки.

- Ты что, так все и хлещешь второй день одну воду? - Митя внимательнее вгляделся в Женино заострившееся лицо с запавшими щеками и глубокой тенью у глаз. - Тебе что, без этого в революционном Петрограде недостаточно голодно?

- Кстати, Даль прописал бы скорее всего то же самое... Что сказал Таганцев?

- Что в Бологое ты сам должен кого-нибудь послать со своим заданием... Лучше по твоей версии - с письмом от тетки...

- Ладно. Пожалуй, ты и иди. - Женя утомленно опустил веки: казалось, от неожиданно и сильно устал разговаривать.

- Не могу, Чернецкой, - произнес Митя негромко. - Понимаешь, никак не могу.

- Что у тебя? - Женя удивленно поднял глаза.

- Сегодня вечером ко мне приедет из Москвы жена. Я должен ее встретить

14

- Нет, кажется, мне и вправду пора к Далю!.. Извини, Бога ради, Николаев, но я потому только и спрашиваю, что решительным образом ничего не могу понять, и это вызывает у меня сомнение в том, что я в своем уме... Ведь тебе сейчас - девятнадцать лет? И, насколько я знаю, ты с восемнадцатого года в действующей, следовательно - в Москве не был... Твоя жена выезжала из Москвы?

- С конца семнадцатого - нет. - Митя, в милом мальчишеском лице которого читались сейчас смущение и радостное нетерпение, смешанное со скрытой тревогой, счастливо рассмеялся недоумению Жени. - С конца семнадцатого года моя жена не покидала Москвы.

- А в восемнадцатом тебе было шестнадцать.

- Да.

- Ладно, по загадочному твоему виду мне ясно, что ларчик как-то да открывается. Посему - кончай интриговать.

- Осенью прошлого года я четыре дня был в Москве по делам ПБО.

- Четыре дня?

- Четыре дня.

- Неплохо! И как ты только в столь короткий срок раздобыл священника.

- Честно говоря, Чернецкой, - Митя неожиданно посерьезнел в лице, - я его не особенно искал... Понимаешь, не было никакой возможности это сделать... Мы решили, что обвенчаемся после победы... Знаешь где - в храме Христа Спасителя... Непременно - в храме Христа Спасителя! Знаешь, за последние месяцы я так часто представлял это себе, что мне иногда кажется, что это уже было на самом деле... Что я на самом деле уже вел Мари (ее зовут Мари) вверх по его высокой белой лестнице, что ее напряженное, бледное от волнения лицо оттеняло облако схваченного флердоранжем белого газа, что ее затянутая в длинную перчатку рука неподвижно лежала в моей, что был легкий ветерок и солнечные радостные лучи, в которых ослепительно сиял в голубом небе Сергий, благословляющий образом коленопреклоненного Донского... Этого на самом деле не было, но это непременно будет, Чернецкой! Не может не быть, - Митя чиркнул солдатской зажигалкой, затянулся. - Знаешь, ведь я не виделся с ней со дня нашей свадьбы.

15. Ноябрь 1920 года. Москва

- Не может быть, этого не может быть... Митя, Митя, неужели это ты. Господи, Митя...

Лицо Мари Елецкой казалось почти лицом ребенка, хотя черты его, повторяя надменно-точеные черты матери-польки, отнюдь не были детскими. Секрет этой детскости можно было разгадать, приглядевшись: черты ее лица повторяли лицо матери так, как мягкий воск способен повторять линии слоновой кости, - будущая завершенность еще только угадывалась в их непроявленности. Отчасти впечатление детскости лица создавали и золотистые прямые волосы: слишком мягкие, рассыпающиеся в любой прическе. Сейчас волосы Мари были заплетены в толстую разлохматившуюся косу. На ней было гимназическое платье, на ногах - маленькие неподшитые валенки...

- Митя... А я боялась и открывать - я одна в квартире. Ты - мокрый, совсем мокрый! Дай сюда куртку!

- Я... очень ненадолго, Мари. До комендантского часа - всего два с половиной часа, а мне час с лишним добираться от тебя до Шаболовки...

- Ты у дяди Саши?

- Да... Брось ты, Бога ради, эту несчастную куртку - сядем, я хочу на тебя посмотреть...

- Сейчас... Проходи в мою комнату - гостиная уже... не наша.

- Там кто-нибудь есть?

- Нет... он сейчас в Петрограде. До сих пор не верится - как ты здесь оказался?

- По одному делу, о котором предпочел бы оставить в неведении господ "товарищей".

- Ты...?

- Да.

В окно хлещет косой, гнетуще свинцовый дождь: небо над крышами коричневато-серое... Закружась в гнущем уже почти голые деревья ветре к мокрому стеклу прилипает кленовый красноватый лист...

"Весь мир насилья мы разроем"...

- Тут ведь рядом - Манежная, а сегодня у них - третья годовщина. Господи, как странно: снаружи - митинги и мокрые красные флаги на домах, а у меня - ты, но ты - не просто, а ты - белогвардеец...

Желтый мягкий свет лампы скользит по темным гобеленам... Митя и Мари сидят на маленьком диване в углу - в чашечках мятного чая тонут отблески желтого света...

- Как тебе мой мятный чай?

- Правильнее - мятный брандыхлыст...

- О нет! Это чай, и он даже лучше настоящего: неужели ты не чувствуешь его запах?

- Чувствую...

- Не обернитесь, сударыня! В окне - свинцовый и страшный дождь и кружатся последние листья...

- Наших последних дней?

- О нет! Мы будем жить долго-долго...