Предательница. Как я посадила брата за решетку, чтобы спасти семью

Мы вернулись на Ээрсте Эгелантиерсдварстраат, и отец вновь занял свой трон в гостиной. Он восседал в своем массивном старинном кресле, а жена и дети выстраивались перед ним в линеечку, сидя на диване. Он мог выбирать жертву, и в один из дней наступила очередь моей сестры Сони. Отец опасался, что она уже в том возрасте, когда мертвая хватка, которой он ее держит, может ослабнуть, как это произошло с Вимом. В отличие от меня Соня превратилась в настоящую девушку, с накрашенными ногтями, макияжем и прической не хуже, чем у Фарры Фосетт[4].

Мне нравилось, как Соня выглядит, и я любила восторженно наблюдать, как она, стоя перед зеркалом, превращает свои прямые волосы в сверкающие кудри. К большому огорчению отца, Соня превратилась в красивую молодую женщину. Она работала в обувном магазине на улице Калверстраат, и в тот день босс отметил ее хорошую работу букетом цветов. Соня очень этим гордилась.

Отец не позволил ей остаться в хорошем настроении. Он решил, что цветы — признак интрижки с боссом, а это разврат. Соня — такая же шлюха, как все бабы. У сестры не было интрижки с боссом, но возражать против надуманных обвинений человека, считающего себя ее хозяином, было бессмысленно.

Соня сидела на диване. Он подошел к ней, схватил за волосы и произнес:

— Ты, грязная шлюха! — Затем схватил ее за плечо и ударил по лицу.

Соня вырвалась и побежала наверх, в свою комнату. Отец догнал ее и снова схватил. Я услыхала умоляющий крик Сони:

— Нет, папочка, нет! Не надо!

Я ринулась вслед за ними. В ее спальне стоял старинный комод с мраморным верхом. Я увидела, как отец тащит сестру за волосы и бьет об него головой. Я не сомневалась, что он размозжил ей череп. Соня потеряла сознание, и в этот момент мы с мамой набросились на отца и стали оттаскивать его.

Когда нам это удалось, он неожиданно уставился на меня. Я посмотрела ему прямо в глаза и спросила:

— Зачем ты так? Разве мы не делаем все, что ты прикажешь?

Ответом на мой вопрос были две размашистые пощечины. Я подумала: давай, бей меня, сволочь. Насмерть перепуганная, я не ощущала боли. Я должна была дать отцу отпор и понимала, что за это придется пострадать.

Увидев, что его побои не дают желаемого эффекта, он разъярился еще больше.

— Убирайся! — заорал он, наконец. — Убирайся, и чтоб ноги твоей больше здесь не было!

В тринадцать лет я стала бездомной.

* * *

Взбунтовавшись против отца, я поставила маму в крайне трудное положение. Поскольку меня выгнали из дому, она оказалась перед выбором: принимать навязанные ей условия существования и впредь, отказавшись от собственного ребенка, или стать хозяйкой своей судьбы и уйти от мужа без копейки денег.

Будучи сильным человеком, мама выбрала второй вариант.

Сделать этот шаг ей помогло счастливое стечение обстоятельств. Наша соседка из дома напротив, тетушка Вим, полюбила дядюшку Геррита, и они стали жить вместе у нее. А мама могла переехать в его дом на улице Линденграхт.

— Значит, так было суждено, — сказала мама.

Ей разрешили отсрочить арендную плату. Я нашла работу на рынке и отдавала все деньги маме. Она начала работать сиделкой при пожилой даме. Так мы сводили концы с концами.

Мы жили там вчетвером: Соня, Герард, моя мама и я. От отца нас отделяло около километра — не слишком большое, но безопасное расстояние. Мама спала на раскладушке в гостиной, а мы на больничных койках, подаренных Луисом — пожалевшим нас знакомым отца. Луис занимался разборкой зданий и забрал койки из госпиталя, который пошел под снос.

На чердаке имелся шкаф со встроенным душем, где мы и мылись. Там было холодно и тесно, но я все равно чувствовала себя как в раю. Ни страха, ни крика, ни рукоприкладства.

Я наслаждалась этой жизнью. Но продолжалась она недолго.

Отец стал уговаривать маму вернуться — при помощи соседей. Они ему очень сочувствовали — он выглядел таким несчастным и всеми забытым, рассказывая им, что жить не может без жены. Ради ее возвращения он был готов на все.

Соседи передали это маме. В порыве ответственности за свои супружеские обязательства она согласилась поговорить с отцом. Он заверил ее, что изменится, что с пьянством, скандалами и побоями будет покончено навсегда. Мама слишком легко поверила всему этому. Вдобавок нам нужно было освобождать дом на Линденграхт: тетушка Вим довела дядюшку Геррита до ручки, и он решил вернуться в собственный дом.

Мама вернулась к отцу, и я была вынуждена снова жить там. Я ненавидела ее за это. Тогда я совершенно не входила в ее положение: у нее почти не было денег, и ей с детьми на руках негде было жить. Поняла я это позже, сама став матерью-одиночкой.

Но не в тринадцать лет.